Спецпропуска красного цвета
На момент аварии Светлане Андреевне было 40 с небольшим лет. В это время она проживала в таджикском городе Чкаловск. С 2001 года живёт в Омске.
«В то время мы жили в «соцгороде». Так называли Чкаловск — закрытый город с московским обеспечением. Градообразующим предприятием являлся Ленинабадский горно-химический комбинат — первенец атомной промышленности СССР, — довольно буднично начинает она свой рассказ. — Поэтому нас и послали на ликвидацию. Мы поехали на второй год после аварии, лично я — в мае 1987 года, сроком на один месяц. Работала в составе медперсонала санитарно-эпидемиологической станции, проверяла санитарное состояние пищевых объектов.
У нас были пропуска на въезд в заражённую зону и спецпропуска красного цвета на въезд в Припять.
Работали с 8-ми утра до 8-ми вечера без выходных. Курировали столовые, магазины. Магазинов было мало, а столовые — большущие. Там питались в основном военные, которых было очень много. Работала одна столовая, переделанная из станции техобслуживания, огромная, рассчитанная на тысячу человек.
Мы проверяли, как готовят, убирают, моют, утилизируют остатки пищи, соблюдаются ли сроки хранения продуктов. Что приготовили и не доели — уничтожалось, нельзя было оставлять ни на ужин, ни на следующий день. Иногда отключали воду, и работникам приходилось мыть посуду минералкой.
Целый день находились на ногах и очень уставали за 12 часов. Блюда и продукты носили на лабораторные исследования пешком по заражённому городу».
По словам пожилой женщины, так не должно быть, для передвижения полагался автомобиль. Но его не выделили. Да и сами работники санстанции порой фиксировали нарушения санэпидемнорм и давали за это штрафы. Казалось бы, будничная работа, если не знать, что дело происходило в загрязнённой радиацией зоне.
На войне в мирное время
Работавшие на ликвидации жили в Чернобыле, который лишился своих жителей, некогда любивших его. От уютных домов остались только стены, и даже улицы стали опасными из-за радиации.
«Жили мы в пустых многоэтажках, которые оставили люди. Некоторые сотрудники хотели поселиться в частных домах, но им не разрешали. Мы жили в обыкновенной квартире, где уже не осталось мебели. В комнате нас было четверо, стояли четыре металлические койки.
Везде всё было покрыто радиоактивной пылью. Постельное бельё фонило так, что счётчик зашкаливал. Не хватало воды, её часто отключали, а купаться, смывать с себя радиоактивную пыль нужно было каждый день.
Когда помыться было негде, мы обращались к главврачу. Но он говорил: «Считайте, что вы на войне», — возмущена пенсионерка. — Мы же считали, что это неправильно, в мирное время — и как на войне.
Относились к нашим нуждам и просьбам порой наплевательски, ни разу не проводили беседу о том, как себя вести в условиях радиоактивного заражения, как предохраняться».
«Нас не принимали на почте в Чернобыле»
Во время ликвидации государство не проявило себя, как справедливое:
«Нас обманули с оплатой, — делится женщина о циничной ситуации. — Обещали, что оплатят работу в двойном размере, а на самом деле оплатили в одинарном. Мы хотели оттуда позвонить и рассказать об этом, отправить телефонограмму, но нас не принимали на почте в Чернобыле».
Было не до нарядов
Ликвидаторов больше впечатляли внешние проявления последствий аварии и отселения, нежели их обязанности:
«В Припять я ездила один раз, в столовую при атомной электростанции. Там было страшно: все стены были закрыты свинцовыми листами. Я не согласилась остаться там работать, сказала, что лучше вернусь работать в Чернобыль. Хотя там очень хорошо кормили, давали икру… Но было жутко, — вспоминает Светлана Андреевна. — Ещё было жутко смотреть на покинутые дома. На подоконниках завядшие цветы, в окнах видны накрытые столы. Проходишь мимо, и мурашки по коже... Мы ведь ходили пешком по Чернобылю, относили образцы и пробы в лабораторию в другой конец города, хотя нам должны были выделять машины. Спецодежду должны были выдавать ежедневно, но её не всегда хватало. К спецодежде были прикреплены счётчики радиационного фона, их при отъезде забрали, и мы не знали, какую дозу в итоге мы получили».
«Одна молодая женщина привезла с собой из Москвы нарядные платья, туфли на шпильках. Конечно, они не понадобились: было много работы, а по вечерам мы валились спать от усталости, — продолжает она. — А в палисадниках трава высокая (опять же из-за радиации), куры бездомные на деревьях живут. Кошки, собаки бездомные бродили. По ним было видно, что они больные, кожа поражена радиацией. Как идём с работы вечером — подкармливаем этих кур, кошек, собак — всех. Кони там тоже были беспризорные, и рыбы много, но ловить нельзя. Но некоторые ловили.
А какая там природа! Тогда каштаны цвели, очень красиво было. Лес огромный! А ближе к Припяти наполовину рыжий»…
Дети-солдатики
«Вспоминать об всём не хочется, — говорит Светлана Андреевна. И это заметно: во время интервью она постоянно озадачивается: что же ещё такого рассказать? И всё же продолжает: — Когда приехала обратно в Чкаловск, казалось, что умру на следующий день. Из-за облучения голова кружилась, тошнило. Постепенно симптомы прошли, но сейчас иногда случаются. Страшно было после того, что увидели. Вот солдатик на 9 мая взял и залез на станцию, флаг поставил. Сам, представляете? Мол, смелый. Да разве ж можно? Он точно не выжил. Дети эти солдаты»…
Кто, если не мы, глупцы?
Ехать в загрязнённую зону, рисковать собой, да и просто разлучаться на месяц с близкими, героине не очень хотелось:
«Но нас заставляли. Никто не отказался, чтобы не сократили, — говорит она. — Глупые такие были... Сейчас я не поехала бы. Ничего, нашла бы работу. Это лучше, чем рисковать здоровьем. А здоровья уж нет… У меня плохо со щитовидкой, много других диагнозов, каждый год в больнице лежу.
Помощь от государства сейчас частично отменили. Проезд бесплатный только чернобыльцам-инвалидам. Скидка на коммуналку — 50%, лекарства мы получаем как инвалиды, а не как чернобыльцы. Один раз в год дают на лечение 450 российских рублей. Получаем бесплатно только небольшой перечень самых дешёвых лекарств.
Но всё же хорошо, что мы помогли. Если б мы не поехали, кто бы это сделал?»