С одним из таких «пострадавших» у меня назначена встреча в городском парке. По аллее идёт статный благородный мужчина, с военной выправкой и твёрдой осанкой, которые не подвластны ни годам, ни горестям. Полковник Анатолий Леонтьевич Гневко провёл в 30-километровой зоне почти полгода вместо положенных трёх месяцев: не было замены. По возвращению оттуда крепкий 45-летний мужчина никаких кардинальных изменений в состоянии своего здоровья не ощутил. Они пришли через 25-30 лет, как и предупреждали доктора перед отправкой в «зону»: болят ноги, беспокоит давление и повышенный сахар в крови, да и нервишки стали сдавать... Тёмные очки — результат четырёх операций на глазах. Но о болезнях офицер говорит неохотно. А вот Чернобыльскую зону вспоминает ярко и эмоционально. Иногда монологи прерываются: даже такому сильному человеку возвращаться в то время непросто. Но полковник запаса не привык быть слабым. И в конце разговора даже замечает: была бы возможность, съездил бы ещё раз туда — посмотреть.
«Пройти комиссию на предмет годности к проживанию на территории ИИИ»
«Когда я служил в штабе Сибирского военного округа, в городе Новосибирске, нам пришла шифрограмма: полковнику Гневко Анатолию Леонтьевичу пройти комиссию на предмет годности к проживанию на территории ИИИ — территории с источниками ионизированного излучения. Так в шифрограмме назвали Чернобыльскую зону. Я должен был заступить на должность начальника штаба оперативной группы. Почему выбрали меня? Наверное, благодаря опыту. Я работал в штабе округа заместителем начальника одного из управлений, связанного с гражданской обороной. До этого командовал дивизией, — рассказывает Анатолий Леонтьевич.
— Комиссию прошёл быстро: посмотрели, взяли анализы и вынесли вердикт: годен. И в тот же вечер мне позвонили домой, чтобы узнать размер обуви, одежды, головного убора. Вылетел на следующий день самолётом Новосибирск — Киев. Через 8 часов был уже в Борисполе. Когда въехали в Зону, стало жутко: деревьями всё поросло, ничего не убрано, блуждают стада коз, коров. А возле одного дома сидят брошенные кот и собака, видимо, жили там когда-то. Сидят рядом, а в глазах — мне показалось — слёзы...
Оперативная группа, начальником штаба которой я стал, насчитывала около 30 000 человек. Кадровых военных, таких как я, среди них было не более 10%. А остальные — обычные мужчины, одетые в военную форму, когда-то прошедшие военную службу, а теперь призванные из запаса. Мы иной раз называли их партизанами.
Их тоже отбирали особым образом. Это должны были быть люди, которые после посещения Чернобыльской зоны больше не планировали иметь детей. Брали мужчин, которые уже становились отцами два и более раз. Конечно, объясняли им, что больше детей им иметь не следует. Но у моего знакомого по приезду через год появилась дочь. Девочка родилась без патологий, ей скоро 30 лет. Но никто не знает, что может быть заложено в её генах, как это проявится, через сколько лет».
«Прибывает в деревню батальон гражданской обороны, и в течение суток деревни нет»
«Как строилась там работа? Все заинтересованные в ликвидации последствий аварии лица давали нам в штаб заявку. Тому нужно 1000 человек, тому — 500. Много было работы по захоронениям. Представьте себе деревню. В ней домов 50. Её надо было локализовать, другими словами, захоронить. От дома отсоединяли водопроводы, электричество, радио. Потом пожарные машины обливали здание водой, чтобы не распространялась пыль. Бульдозер выкапывал яму метров в 10 глубиной, и тем же бульдозером дом в эту яму сталкивали. Или свозили здания к так называемым могильникам: это были бетонированные ямы глубиной метров 20-30. Захороненные дома засыпали слоем земли в 2-3 метра. Потом всё утрамбовывали. Представьте, в деревню прибывает батальон гражданской обороны, и в течение суток деревни нет. Растут ёлочки и берёзки. Мы их тоже садили, — делится воспоминаниями он.
— А вы слышали такое понятие «жёлтый лес»? Он был зелёным, а потом радиоактивными лучами был уничтожен и высох. Он стоял в 2 километрах от станции по прямой. Мы его пилили, складывали, закрывали плёнкой, засыпали землёй, образовывая валы.
Около 3000 человек выделяли ежедневно для приведения в порядок атомной станции. Они мыли специальными порошками стены, полы, потолки, под станцией проходы чистили. Потому что там очень сильно фонило.
Ещё один фронт работ — снимать радиоактивный грунт. Нужно было срыть не менее 20 см. Грузили землю в самосвалы, закрывали брезентом. Потом везли в могильники, ссыпали, заливали бетоном. Это было нужно, чтобы радиоактивная пыль не разносилась ветром. В зоне даже специальное подразделение было — пелеподавления. Около 50 машин поливали дороги водой, чтобы когда утром люди ехали на работу, пыль была прибита.
Все работы в основном проводились летом. Зимой только жилищные фонды поддерживались, да и народа в холодной время года в Зоне было меньше почти вдвое. А летом пыль, жара, люди потные, в противогазах, в респираторах, химических защитных комбинезонах. На каждого участника ликвидации по дневной норме выдавали пол-литра минеральной воды. Это мало, конечно, но если представить, сколько было всего народа: попробуй привези воды на 30 000 человек. Фляги с собой носили. А в самой Зоне воду для питья не брали — нельзя».
«Все мы знали, на что шли»
«Мы знали, на что шли. Я как-то был свидетелем того, как подразделение сбрасывало с реактора радиоактивные глыбы. Рабочий день одного солдата на такой работе должен был продолжаться 15 минут. И всё. Остальное время он отдыхал. Солдату надо было по лестнице забраться на крышу, сбросить глыбу. Это занимало 2-3 минуты. И тут вдруг замечаем, что одного мужчины уже 5 минут нет. Первая мысль: погиб. Уровни радиации там были очень большие. Нет, смотрим, прибывает.
— Товарищ полковник, — говорит. — Я задержался, потому что задачу не мог выполнить, никак не получалось сковырнуть глыбу. Вот и мучился с ней долго. Я знал про радиацию, но мне стыдно было перед товарищами...
Дисциплина действительно была очень высокая. Не было ни преступлений, ни драк, ни бандитизма, ни издевательств, ни самовольных отлучек. Возможно, ещё и потому, что люди там находились взрослые — 35 лет и старше.
У всех обязательно были дозиметры. У солдат, сержантов и младших офицеров они были слепые. Эти ликвидаторы не знали, сколько радиации получают. Так делалось, чтобы не было паники. А в конце дня они сдавали пронумерованные дозиметры, специальный прибор показывал дозу каждого из них. У нас, старших офицеров, дозиметры были прямо показывающие. Я свой уровень облучения мог видеть сразу.
Каждый из нас должен был получить до 5 рентген в час. Если более — это становилось поводом для расследования: где такое случилось, при каких условиях, кто виновен. Но я таких расследований не помню. Были превышения нормы, но незначительные. Я подозреваю, что что-то могло и утаиваться. В моей карточке, например, написано 5,12. Но кто знает, насколько точной была градуировка приборов. Они же были рассчитаны на боевые действия, а тут — атом в мирной обстановке».
«Героям-ликвидаторам от нас, живых»
«Хочется ли забыть эти полгода, как страшный сон? Нет. Я горжусь тем, что я — ликвидатор, — подчёркивает Анатолий Гневко.
— Сейчас в стране льготы для ликвидаторов совсем незначительные. Некоторые даже смешно выглядят. Например, я — 75-летний старик — могу отдать своих детей в детский сад без очереди... Ликвидатор имеет право на 5 лет раньше уйти на пенсию. Но для этого надо доказать, что ты был в 10-километровой зоне от реактора. А доказать это очень трудно. Документов нет, или они неправильно оформлены, фотографии во внимание не принимают. Но речь не об этом. Мы все понимаем: экономика страны не в лучшим положении.
Нет денег — не нужно! Но давайте хотя бы признаем: мы защитили мир от Чернобыля, мы не допустили массового распространения радиации, которую могло бы разнести ветром с грунтом.
Пусть хотя бы памятный знак поставили… А ещё я считаю, что наш опыт надо обязательно перенимать и изучать. Никто не застрахован от техногенных катастроф в будущем. А там, в Зоне, было 67 воинских частей: из Прибалтики, Средней Азии, Урала, Сибири, Кавказа, со всего бывшего Союза. И все мы получили определённый опыт.
Каждый год в Витебске мы собираемся возле креста Ефросиньи Полоцкой на Успенской горе. Это наш исконно беларусский символ. Говорим, вспоминаем и опускаем на воды Двины венок с надписью: «Героям-ликвидаторам от нас, живых». В этом году в торжественных мероприятиях примут участие власти города. А ещё придут дети. Я считаю, это очень важно — воспитывать подрастающее поколение на примерах героизма. А в Чернобыльской зоне он, несомненно, был».
На прощание Анатолий Леонтьевич замечает, что в этом году к кресту Ефросиньи Полоцкой он пойдёт в штатском: военную форму надевать уже тяжело.
«75 лет — возраст, который даёт основания готовится в другой мир. Я не боюсь. Я верующий», — философски замечает полковник запаса. На прощанье махает кепкой и идёт к дому тем же бодрым шагом, с той же военной выправкой. Шагом героя-ликвидатора, у которого есть опыт, знания и большое героическое прошлое.