Катастрофа как момент истины
Я приехал в Гомель в начале июля 1986 года, будучи демобилизованным из армии. Прошло немногим более двух месяцев после катастрофы на Чернобыльской АЭС. Рано утром я сошёл с поезда. Город был непривычно тих и пуст. На улице — почти не души. Только потом выяснилось: всех детей постарались вывезти в пионерские лагеря, подальше от загрязненных территорий. С открытием магазинов стала заметна и ещё одна «новинка»: на полках универсамов и продмагов появилось много дефицитных (по причине своей крайней дешевизны и доступности) продуктов — соки, свежие фрукты и различные консервации.
Многие мои друзья уже побывали в радиоактивной зоне в качестве ликвидаторов. Точной информации о последствиях кратковременного облучения не было. И они терялись в догадках, что их ждёт: выпадение волос, зубов, белокровие или онкология. Больше всего боялись импотенции…
Поскольку внятных рекомендаций по «профилактике» не было, кто-то распространил версию, что полезно пить красное вино. В народе эта профилактика привилась. Впрочем, пили «от радиации» не только красное, но и всё, что придется. Тем более что почти одновременно, для «профилактики» алкоголизма, в Молдавии стали вырубать виноградники.
Весной 1989 года генсек Михаил Горбачёв лично приехал в Гомель решать чернобыльские вопросы. У здания обкома партии на улице Ланге собралась большая толпа. Но увидеть «архитектора перестройки» и развала СССР довелось только издали. Некоторым показалось, что в вечерней темноте над его лысой головой, полной «нового мышленья», сиял то ли «нимб», то ли отражался яркий свет из обкомовских окон. Кто-то пришёл сюда поглазеть, кто то — протестовать. Но, скорее всего, даже точно не зная, против чего. Впрочем, Горбачёва не любили все: одни за то, что развалил социализм, другие — за то, что ещё не до конца его разрушил… В с тот вечер все протесты ограничились отдельными высказываниями в толпе. Однако в скором времени дезинтеграция партийных и всех остальных структур советского общества, ставшая результатом проводимой генсеком Горбачёвым политики, резко усилилась. И «отдельные» упущения, и серьёзные недостатки тогдашнего строя жёсткое чернобыльское излучение высветило, словно рентгеновские лучи…
Кружки неформалов против диктатуры КПСС
Не менее разрушительной для системы, чем взрыв на ЧАЭС, оказалась и введённая либеральной партийной верхушкой «демократия». С 1987-1988 годов в Гомеле появляются некие странные группировки. Волосатые молодые люди носят бело-красно-белые ленты и начинают разговаривать на беларусском языке. А ещё недавно за этот язык можно было получить по шее. Нет, не от КГБ или коммунистов. И не от боевых отрядов русских националистов — они появятся позже, вслед за националистами беларусскими. Просто в 1970-1980-е годы среди обычной молодёжи Гомеля бытовала неприязнь по отношению к «понаехавшим» — сельским. Ну а отличительным признаком «крестов», «плугов», «лохов» был «деревенский» язык.
Вскоре новые, политизированные общественные активисты стали собираться в различные объединения и «неформальные» кружки. В Гомеле начали действовать дискуссионный клуб «Диалог» (Борис Жарский), Общественно-политический клуб имени команданте Эрнесто Че Гевары (Александр Снитко), организация «Талака» (Алесь Евсеенко) и другие политизированные «тусовки». Городскими властями им даже для собраний были выделены помещения: «Талаке» — в подвале-бомбоубежище на улице Первомайской, напротив ДК строителей (ныне — ГЦК на Ирининской), ОПК им. Че Гевары — в ДК химиков. В бомбоубежище на Первомайской в 1988 году и состоялось собрание, на котором было заявлено намерение о создании местного «Народного фронта содействия перестройки» — одной из ячеек будущего БНФ. По иронии истории, установка на создание националистического «антимоскальского» БНФ, как и «фронтов» в поддержку либеральных преобразований в других республиках, была спущена… из Москвы.
Восстание пролетарских масс
Несмотря на весь колорит местной национально-сознательной интеллигенции, авангардом чернобыльского движения была группа рабочих завода «Гомсельмаш». Что тоже вполне соответствует духу партийного учения о ведущей роли рабочего класса.
В роли местного Валенсы выступил рабочий лидер Евгений Мурашко, мастер кузнечно-прессовочного цеха «Гомсельмаша». Директорат вёл кампанию по его дискредитации, распространяя слухи о буйном прошлом «рабочего вожака»… Небольшого роста, щуплый, Мурашко обладал волевым характером, говорил простым, но сочным, с шутками-прибаутками, языком… Настоящий «товарищ Максим» с Выборгской стороны, только вместо Ленина его кумиром стал впоследствии Зенон Позняк. Ораторским талантом, близким к Троцкому, обладал другой рабочий вожак, Александр Фельдман. Кстати, через какое-то время и Фельдман, и Евгений Мурашко, как и сам Лев Давыдович после победы революции, станут политэмигрантами. Видимо, та «революция», за которую они боролись, уже победила. Номенклатура получила всё, что хотела, — собственность, а в «демократии» и разных там общественных активистах уже не нуждалась…
Но в то время рабочие были настроены весьма радикально. На стенах домов стали появляться надписи «Камая — к ответу!» и т.д. Профсоюзный комитет официального отраслевого профсоюза завода «Гомсельмаш», который возглавлял тогда Александр Бухвостов, с осени 1989 года тоже решил включиться в общественную деятельность. Александр Бухвостов сильно отличался от цеховых бунтарей — с большим опытом организационной работы, убеждённый сторонник социализма, он при этом считал, что дела чиновников и лозунги социальной справедливости уже давно разошлись… В начале апреля 1990 года прошла конференция трудового коллектива «Гомсельмаша», на которой был выбран забастовочный комитет. В стачком, ставшим потом городским, вошли как представители рабочих «радикалов», так и официального профсоюза. К властям был выдвинут ряд социальных и экологических требований. Как считает Александр Бухвостов, тогда в Гомеле была предпринята первая в новейшей истории Беларуси попытка разрешения трудового конфликта в рамках действующего законодательства, в частности, на основе весьма демократических законов того времени о забастовке, о правах трудового коллектива.
«Чарнобыльскі шлях» — путь к крушению коммунизма
26 апреля 1990 года в Гомеле состоялся первый чернобыльский митинг. Мероприятие было санкционировано. Площадь Ленина была полностью заполнена народом, десятки тысяч гомельчан стояли здесь, невзирая на проливной дождь — так велика была вера в то, что дарованные сверху свободы чудесным образом преобразят страну. Ораторы упражнялись в красноречии, которого давно уже не слышали со скучных партийных трибун. Помимо стремления взять в частные руки государственную собственность, перестройка в целом была взрывом амбиций среднего поколения против ареопага ЦК КПСС. Директора, чиновники и просто специалисты 30-40 лет стремились высвободиться из-под патриархальной опеки старших партийных товарищей, дать волю своим настоящим и мнимым способностям. Одни рвались в депутаты и политики, другие — во вновь легализованные бизнесмены. Ещё больше открылось перспектив на криминальном поприще. Именно они, эти советские «менеджеры» среднего звена и возраста, а не рабочие лидеры или молодые «неформалы», и были главной пружиной происходящих перемен.
А вот молодежь, как всегда, выполняла на этой сцене роль ударной массовки… Какой-то мужик, ходивший по периметру чернобыльского митинга, во время выступления официальных ораторов «зажигал» собравшихся: «Бэ-Нэ-Эф! Бэ-Нэ-Эф!» Пацаны с районов охотно подхватывали — чего же не оторваться? На трибуну стали выходить оппозиционные ораторы: они гневно клеймили ЦК КПСС, допустивших Чернобыль, скрывших последствия, не оказавших помощи. Хотя, по нынешним меркам, оказанная тогда поддержка была колоссальна. Вводилось в строй огромное количество жилья, для его проектирования был создан даже отдельный институт — нынешний «Гомельпроект». Над чернобыльскими доплатами в размере около 10 рублей тогда было принято смеяться — «гробовые». Для тогдашнего времени советский червонец — действительно немного, но сегодня, когда все социальные выплаты вообще урезают, согласитесь, надбавка в 1 000 000 рублей — приличные деньги.
Но тогда хотелось гораздо большего. И 6 июля 1990 года делегация рабочих Гомеля с площади Восстания отправилась в Москву требовать уже от делегатов XXVIII съезда КПСС принять их чернобыльские требования. При этом «политическими комиссарами»» в этом походе «За выживание» у рабочих-сельмашевцев были как функционеры перестроечной «Демплатформы» в КПСС, так и активисты БНФ.
Видимо, в ответ на «требования трудящихся» союзный премьер Павлов в марте 1991 года либерализировал цены. На фоне современной инфляции и дефолтов тогдашний скачок цен — сущие мелочи. Подумаешь, за обед в фабричной столовой фабрики «Полеспечать» вместо 50 копеек пришлось отдавать все 70… Но для гомельчан того времени, привыкших с стабильности плановой экономики, это стало настоящим шоком. И уже через год после первой стачки, в апреле 1991 года, вновь забастовал завод «Гомсельмаш», к выступлению присоединились и некоторые другие предприятия, «Полеспечать», например.
Впрочем, типографская фабрика остановила работу не сразу. Призывы пары активистов рабочего движения, в том числе и автора этих строк, работавших на «Полеспечати», первоначально всё предприятие не остановили. Но когда перед фабричными окнами вся площадь Ленина наполнилась тысячами рабочих, явившихся сюда с «Сельмаша» прямо в промасленных робах, а в цеха прибыл делегат от Гомельского городского стачечного комитета, фабрика полностью забастовала. Печатники тоже повалили на митинг, начинавшийся у памятника Ленину.
Но едва ли живой, а не бронзовый Ильич одобрил бы новую «революцию». Да и в скором времени сами рабочие, основная сила чернобыльского движения в Гомеле, решили, что «перестройщики» завели их не туда. Завод «Гомсельмаш», с грехом пополам, работает до сегодняшнего дня, хотя количество рабочих мест там изрядно сократилось. Но вот такие крупные предприятия, как «Коралл», РТО, Гомельский судостроительно-судоремонтный завод, фактически приказали долго жить. По всё той же иронии истории, «рабочее дело» опять не победило. Но вот «экологическое» — в какой-то мере, да. Давление на окружающую среду, возможно, стало меньше. Хотя машины нового среднего класса с избытком компенсировали выбросы от закрывшихся промышленных предприятий.
Чернобыльский мавр
С 1991 года чернобыльское движение теряет массовость. Почему? Наступило разочарование людей от результатов собственной общественной активности? Или «Мавр сделал своё дело»? По крайней мере, ни один директор завода автобусы ни для каких «походов на Москву» денег уже не выделял. Чернобыльская и антиядерная тематика, как таковая, стала делом узких групп экологов, анархистов, левых активистов, да беларусская оппозиция раз в год в Минске устраивала по этому поводу ритуальные шествия.
В 1993 году заявку на чернобыльский митинг в Гомеле подал Леонид Шехонцов, председатель «Союза безработных», созданного при активном участии городского стачкома (Е. Мурашко) и Федерации анархистов Беларуси (ФАБ) (В. Пашук). Гомельский горисполком (председатель С. Гольдаде) в тот раз разрешил шествие. Хотя в других случаях, например, на Международный день борьбы против безработицы, 6 октября 1992 и 1993 годов, «демократические» городские власти посылали для разгона пикетов «Союза безработных» милицию. Возможно, лояльность администрации была обусловлена тем, что в апреле 1993 года в Гомель прибыла делегация экологов из Ирландии, в том числе и Эдди Роуч, также принявшая участие в акции. Чернобыльский митинг собрал относительно много народа, после чего часть его наиболее активных участников прошла несанкционированным маршем по проспекту Ленина, улице Победе и Советской с флагами и социальными и антиатомными транспарантами. Милиция не препятствовала шествию, официальный организатор Леонид Шехонцев получил впоследствии лишь символический штраф.
Последняя «чернобыльская» манифестация в Гомеле состоялась 26 апреля 1995 года. Его участники собрались на площади Восстания и, развернув знамена и плакаты, демонстративно двинулись по тротуару Советской по направлению к площади. Бойцы ОМОНа в зелёном камуфляже перегородили им дорогу. Демонстранты уселись на асфальт и принялись скандировать: «Ганьба!» После этого противостояния, а точнее — «противосидения», омоновцы всё же расступились. «Чернобыльцы» дошли до парка Луначарского, у стен которого были благополучно запечатлены на камеру оперативной съёмки, после чего все разошлись…
Говорят, что сегодня «возобладала тенденция предельной политизации» чернобыльской тематики. Но так было с самого момента зарождения чернобыльского движения. В Гомеле в нём всегда было мало профессиональных экологов, гораздо больше — универсальных общественных активистов. Многие политики в 1990-е годы, когда ситуация это позволяла, сделали себе таким образом имя. Ещё больше деятелей от гуманитарной помощи сколотили себе приличный капитал. В смутные 1990-е словосочетание «Дети Чернобыля» были аналогичны бессмертным «Детям лейтенанта Шмидта» Ильфа и Петрова.
В этом месте положено писать что-то вроде: «Возможно, пришло время по-новому взглянуть на последствия аварии, как и на целесообразность дальнейшего использования АЭС…» Только знания историка и опыт чернобыльского активиста мне подсказывают: едва ли в ближайшее время в этой области что-то поменяется. Как и в зоне загрязнения радиоактивными выбросами…