Они оказались счастливчиками: Робин, Амалия и Эска. Эти три осиротевших орангутана изначально никак не были связаны друг с другом, но в 2017 году их всех спасли из частного зоопарка в провинции Восточный Калимантан на индонезийском острове Борнео.
Состоятельный бизнесмен собрал впечатляющую коллекцию животных – солнечные медведи, гиббоны, рептилии, хищные птицы... Но дела перестали идти гладко, и когда сотрудники местного центра по спасению орангутанов прибыли на место, зоопарк был уже демонтирован, а животные были упакованы для транспортировки. Какая судьба их ожидала бы без помощи зоозащитников, остаётся только догадываться.
Четырёхлетняя Эска, ещё достаточно маленькая, чтобы сидеть у кого-нибудь на коленях, и другие обезьяны проехали 50 километров и оказались на базе Джеджак Пуланг в деревне Самбоджа, где сотрудники работали всю предыдущую ночь, чтобы подготовить всё необходимое для карантина.
В течение следующих 12 месяцев организация получила ещё пять осиротевших орангутанов, и сейчас в лесной школе Four Paws восемь учеников и учениц.
В течение последних двух лет приматолог доктор Зигне Пройшофт и ее команда терпеливо учат этих молодых обезьян выживать в тропических лесах, чтобы в будущем они, возможно, смогли вернуться в дикую природу.
Орангутаны относятся к животным, находящимся под угрозой исчезновения, и главная причина того, что их осталось совсем немного – это разрушение мест обитания и усиление конфликтов с людьми. Консервационисты (защитники природы) утверждают, что в дикой природе на Борнео осталось от 70 тысяч до 100 тысяч орагутанов.
Ежегодно Индонезия теряет около 350 тысяч гектаров девственных лесов. Совсем недавно коронавирус стал новой угрозой – некоторые местные жители опасаются, что он может поражать и людей, и обезьян. Двухлетний Дамай, бывший домашний питомец, попал в Лесную школу в этом месяце – мае 2020. Его буквально перехватили у владельца, который собирался выбросить орангутана предположительно из-за опасений, что тот может быть источником заражения Covid-19.
Несмотря на такие проблемы, некоторые люди могут всё ещё сомневаться в том, что затея стоит траты ресурсов. Спасают-то в итоге лишь несколько особей. Но, предоставляя этим особям наилучшие условия для выживания, организация стремится защитить не только нескольких счастливчиков, но и их среду обитания, а также многие виды, которые также зависят от этой среды.
Зигне Пройшофт надеется, что, воспользовавшись неотложной потребностью орангутанов в ее заботе, она сможет обеспечить долгосрочную защиту драгоценного участка тропического леса для возвращения обезьян в дикую природу. Затем они могут стать эдаким «зонтичным видом», способствуя биоразнообразию всей экосистемы.
Она называет эту стратегию «восстановительным сохранением», сочетающим благополучие животных с более широкими целями консервационизма.
«Я переживаю, что я чрезмерно амбициозна, но я не знаю, как заставить систему работать менее сложным образом, - говорит Пройшофт. - Если мы повозимся немного тут и немного там, это не сработает».
Пройшофт изучала психологию у себя на родине в Германии, но в какой-то момент поняла, что обезьяны интересуют её больше, чем люди. Она продолжила учёбу в Утрехте и Атланте, затем с 2001 года находилась в Вене, помогая бывшим лабораторным шимпанзе восстанавливаться после пережитой травмы. В Восточном Калимантане она живёт с 2009 года, наблюдая за инициативами по реабилитации орангутана международной организации по защите животных Four Paws.
Пройшофт обычно возвращается в Германию, чтобы навестить семью, несколько раз в год, но всё остальное время она полностью посвящает своим орангутановым «детям и внукам».
«Я следую за обезьянами», - говорит она.
Как и люди, орангутаны имеют долгое «детство», во время которого они зависят от своих матерей из-за грудного вскармливания и других процессов. Период «детства» длится у них семь-восемь лет.
Когда молодая обезьяна прибывает в Джеджак Пуланг, обстоятельства её разлучения с матерью или то, как долго она провела в плену, обычно неизвестны. Герана попала сюда в восемь месяцев – она была близка к голодной смерти, но при этом знала, как пить из бутылки. Катрини, которой было чуть больше года, была совершенно дикой, отказывалась есть любую пищу, которая не была собрана в лесу.
«Мы должны были приручить ее, чтобы спасти ей жизнь, - говорит Пройшофт. - Иногда это так абсурдно – вы должны учить их вещам, которые, как вы надеетесь, им никогда не придется уметь».
На территории в 100 гектаров в лесу, который находится под охраной государства, орангутанов учат добывать пищу, строить гнёзда, ориентироваться в кронах деревьев и другим навыкам выживания.
Стратегия базы Джеджак Пуланг заключается в том, чтобы «орангутанизировать людей, а не гуманизировать орангутанов». Это значит, что профессиональные лесоводы обучают персонал лазать по деревьям и плести гнёзда из веток. Также люди, работающие на базе, должны разбираться в лесных плодах.
«Проходят годы, прежде чем опекуны накапливают необходимые знания», - говорит Пройшофт.
Этот баланс очень сложно соблюдать – орангутаны должны учиться у людей, но они должны получать только правильные уроки.
У Катрини недавно появилось отвращение к белым личинкам, в которых содержится большое количество белка, и она перестала их есть. Смотритель, которому пришлось однажды переступить через собственную брезгливость, коворит Пройшофт: «Если ваша мать панически боится пауков, вы тоже не будете их любить».
Четверо малышей научились делиться едой и кормить других просто потому, что отдавали часть своей пищи, засовывая кусочки («как правило, те, которые им меньше всего нравились», отмечает Пройшофт) прямо в рот своим опекунам.
Они никогда не научились бы чему-то подобному от матери-обезьяны, говорит она.
«Это действительно дружеский жест, часть человеческого языка, который они приняли».
Но такие человеческие манеры могут оказаться фатальными в дикой природе. После того, как Катрини был приручена, она снова должна была стать дикой.
По мере того, как малыши растут, влияние их опекунов сводится к минимуму. В школе очень поощряется независимость, а возможность возвращения орангутанов в дикую природу оценивается по нескольким контрольным показателям. Только Робин – старший из первой спасённой тройки, проведший большую часть своей жизни в плену – был признан непригодным для освобождения.
«Это не значит, что он не может научиться быть орангутаном. Это означает, что он никогда не сможет отучиться от того, что мы называем «гуманизацией», - говорит Пройшофт.
Есть слишком большой риск, что он снова вернётся к людям. Несколько лет назад Пройшофт трижды вызывали, чтобы спасти орангутана из лесозаготовительного лагеря, куда он приходил пообщаться с людьми, поесть и даже выпить кофе. В третий раз, когда она забирала его оттуда, у него была сломана челюсть.
«Это опасное родство, - говорит она. - Сходства, которые заинтриговывают нас, я уверена, интригуют и орангутанов. Это именно то, что может поставить под угрозу их жизни».
Пройшофт отмечает, что угрозы их выживанию порой кажутся непреодолимыми, начиная с общей картины культуры потребления и потери связи с природой и заканчивая более непосредственными опасностями, такими как браконьерство и расчистка земель для шахт, дорог и плантаций.
Новые проблемы всё продолжают появляться. В прошлом году правительство объявило о своем плане переместить индонезийский бюрократический центр из Джакарты в относительно дикий Восточный Калимантан, а вместе с ним и около 1,5 миллиона государственных служащих.
Теперь коронавирус вынудил принять дополнительные меры предосторожности, такие как мытье пищи для орангутанов, закупка чистящих средств и разделение тех, кто ухаживает за обезьянами, на более мелкие группы, чтобы уменьшить риск распространения вируса.
Контакт человека с орангутанами в лесной школе всегда был строго ограничен их «суррогатными матерями» из-за рисков, связанных с межвидовым взаимодействием. Но «младшим по-прежнему нужны любовь и утешение, когда они напуганы», - говорит Пройшофт. Через неделю после прибытия Дамай уже образует связь с ветеринаром на карантинной станции.
Старшие обезьяны, Амалия и Эска, уже в основном независимы и спят в лесной школе лишь несколько ночей в неделю. Они уже сами находят себе еду. Перед пандемией Пройшофт надеялась, что в начале этого года они перейдут в Лесную академию и будут жить под некоторым надзором в охраняемой зоне, после чего в конечном итоге будут окончательно выпущены на свободу.
Наблюдение за ними будет продолжаться, пока Пройшофт не убедится, что обезьяны могут полностью заботиться о себе самостоятельно. «Мы хотим быть уверены, что к тому времени, как они отсюда исчезнут, они будут знать, что делать».
Пройшофт утверждает, что научная литература поддерживает идея «мягкого выпуска», потому что орангутаны развиваются очень постепенно. «Для меня их выпуск – это процесс, а не единовременное событие».
Из приблизительно 2000 человекообразных обезьян, вновь интродуцированных в дикую природу на Борнео с середины 1960-х годов, судьбы большинства неизвестны, так как выслеживать их очень сложно и дорого. По мнению Пройшофт, некоторые из них снова были завлечены людьми после возвращения в дикую природу. Она считает, что мерилом её успеха является не просто возвращение орангутанов в дикую природу, но и «увеличение количества выживших и их счастье в процессе».
Некоторые консервационисты работают над созданием так называемой превентивной модели сохранения, ориентированной на защиту экосистем, которые пока ещё не повреждены. Они считают, что ориентация Пройшофт на благополучие отдельных особей – это весьма противоречивая идея.
Если реабилитация и реинтродукция и играют какую-то роль в защите целых видов, то принято считать, что эта роль незначительна. Аргумент, чаще всего приводимый в поддержку этого подхода, заключается в том, что вымирание – это процесс, в результате которого животные становятся сиротами, оказываются в бедственном положении или иным образом нуждаются в немедленной помощи; и многие считают альтернативы – оставить их умирать, эвтаназию или пожизненное пленение – неприемлемыми.
«Вы должны помнить, что вымирание означает страдание», - говорит Преушофт. «Это значит травмы, болезни, жизнь в страхе, смерть, и наблюдение за смертью собственных детей».
Но даже если бы не было вопроса о том, что делать с появляющимися сиротами, Пройшофт считает, что уже слишком поздно полагаться на спасение среды обитания орангутанов в одиночку.
В 2007 году в отчете «Последняя битва орангутана» Программы Организации Объединенных Наций по окружающей среде было отмечено, что в ближайшем будущем этот вид подвергается «чрезвычайно высокому риску исчезновения в дикой природе».
Ничего не изменилось, говорит Пройшофт. «Это говорит нам о том, что одни профилактические меры не могут спасти виды. Это не просто теория, а поле для работы».
Ее чувство преданности обезьянам, которые проходят через ее попечение, может длиться десятилетия и даже всю их жизнь. Пройшофт уже предусматривает возможность вмешательства, если капризная Амалия сделает ее бабушкой («она не особенно проявляла себя как заботливая мать»).
На данный момент, проблема заключается в защите участка, где орангутанов выпускают в дикую природу. Пройшофт определила территорию в 25 гектаров, расположенную примерно в 200 км от лесной школы, недалеко от границы с Центральным Калимантаном, которую она надеется защитить. «В нынешних условиях любой гектар, который мы защищаем, приносит пользу», - говорит она.
Это «ужасная работа», добавляет она, «собирать особей и помогать им» по мере того, как виды продолжают исчезать. «У меня нет иллюзий. Я не думаю, что смогу в одиночку остановить потоп». Но, выпуская подготовленных животных в дикую природу, она говорит: «Мы передаем эстафету защитникам природы, которые работают над сохранением среды обитания – теперь это ваша задача».
«Главное, у нас есть надежда. Я не сверхчеловек – я бы тоже не смогла этим заниматься, если бы у меня не было надежды».