Как центр Парижа не застроили высотками
Мир легко мог бы быть другим, достаточно пары случайностей. И это веский повод изучать не только существующие города, но их те, которые никогда не были построены – пишет Дарран Андерсон в журнале The Atlantic.
Яркое летнее утро 1940 года. Париж пустеет и единственная паническая мысль пронзила всю толпу: «Il y a péril en la demeure» – здесь опасно задерживаться. Вор думал о том же, хотя в несколько другом смысле. Он наблюдал, как семьи взбирались в поезда, пункт назначения которых был неизвестен. Куда-то на юг от столицы, куда не доберутся наступающие немцы.
Он покинул станцию, а секретный карман в подкладке его пиджака был уже полон. Прикрыв глаза, он почувствовал на лице солнце и отправился к реке и рядам крестообразных жилых блоков на горизонте.
Где место велосипеду: с пешеходами или машинами?
Вор прошёл через огромные зелёные пространства между башнями. Ему было достаточно лет, чтобы помнить время, когда этот район назывался Le Marais [болото – ред]. Здесь было полно ветхих старых витрин, русских акцентов, синагог. Всё ушло, разрушенное бульдозерами и динамитом, и сменилось монументальным модернистским видением Ле Корбюзье, воплощённом в бетоне, стали и стекле.
Они даже перенесли некоторые из многовековых церквей и дворцов в другое место, в том числе отель «Бове» и церковь Сен-Жерве-Сен-Проте. Он приблизился к жилым зданиями, звук гудков, криков и двигателей стих. Коридоры были покинуты.
Он поднялся в лифте. Игрушки были разбросаны вокруг детского сада на крыше. Бассейн был пуст. Он видел далеко внизу покинутый аэродром, усеянный валяющимися пассажирскими лестницами. Он слышал звуки бомб в отдалении, но за одну ночь нашёл в башнях почти всё желаемое. Он был королем в исчезающей республике.
Но этого никогда не случилось. Париж действительно пал перед немецкими войсками 14 июня 1940 года, и воры наверняка поживились в этой суматохе. Но никто и никогда не воплотил предложение Ле Корбюзье заменить застройку центральных районов города массивными высотными башнями.
Те концепции начала 20-х годов, известные как Ville Contemporaine (фр. Современный город), Plan Voisin (фр. Соседский план) и Ville Radieuse (фр. Лучащийся город), остались в альтернативной линии времени.
Жителям города полезно будет вспомнить об этих не построенных городах, обдумать свою альтернативную историю. Можно использовать не реализованные архитектурные идеи для вдохновения, но нереализованные города – это гораздо больше. Они напоминают людям о том, как мир, настолько основательный и постоянный сейчас, легко мог бы быть другим.
Промышленность и столица: почему в Минске медлят с выносом за город?
Одержимость доступом к свету Ле Корбюзье
Хотя концепции Корбюзье не воплотили, но они продолжали влиять на других. Они вдохновили Лусио Коста и Роберто Бурле Маркса, спровоцировали появление у Оскара Нимейера плана города Бразилиа - столицы, которая кажется рафинированной почти до бесчеловечности.
И, напротив, в 1932 году Фрэнк Ллойд Райт разработал свою несбывшуюся пригородную утопию Broadacre City как вызывающий ответ на предложенную парижскую сеть Ле Корбюзье (он назвал это «феодальными башнями ... без жизни внутри»).
С самого начала Ле Корбюзье знал, что его первоначальный план для 3 миллионов парижан противоречив. «За удивлением последовал гнев в одних кругах и энтузиазм в других», – отметил он. Его проекты содержали как хорошие, так и плохие идеи. Бульдозерная народная архитектура, уничтожение улиц и вытеснение общин было справедливо высмеяно как обывательское.
В то же время Ле Корбюзье всегда предлагали разумное решение насущных вопросов того времени: трущоб, разрастания, роста плотности населения. Одни подражатели приступили к осквернению концепции жизни в небе, другие разрушают тщательное зонирование, не имея долгосрочных планов.
Некоторые элементы сохранились до сих пор: его акцент на зелёных зонах – «лёгких города»; идея обслуживаемых квартир (которая прижилась скорее среди элиты в неэгалитарном обществе). Его романтизм эстетики и одержимость доступом к свету и воздуху: «Когда опускаются сумерки, стеклянные небоскрёбы будто охватывает пламя». Спеша осудить и позабыть провальный Plan Voisin, урбанисты рискуют заодно избавиться от идей, помогающих жить рационально и даже поэтически.
Закрытые города Антарктиды
Множество раз произошедшее с городами могло сложиться совершенно иначе. Вспомним мемориалы жертвам атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки: древний город Кокура был спасен от взрыва только благодаря плохой погоде и ужасной видимости.
Киото, по общему мнению, был спасен благодаря тому, что секретарь США по военным вопросам Генри Стимсон побывал там. Параллельные миры очень близки, точек близости невероятно много, но настолько же часто их тени остаются незамеченными.
Люди должны занимать не свершённые города, пусть только мысленно, и проникать в их сущность. Мы можем представить, каково было бы проехать или даже жить в череде стеклянных пирамид Instant City Стэнли Тигермана (1965), где символы власти показывают превосходство не фараонов, а автомобиля.
Мы можем задаться вопросом о том, чем стал бы мегаполис King Camp Gillette на Ниагарском водопаде (1894 г.), одновременно современный, с новейшими телекоммуникациями, лифтами и гидроэлектростанцией, и причудливый, с его фарфором снаружи и квартирами с музыкальными залами. Стал бы он ошеломительным успехом или чередой мегатрущоб?
Для человека, который сделал свое состояние, продавая безопасные бритвы, у Жиллетта был удивительно радикальный взгляд на будущее: «Никакая система никогда не может быть идеальной и не содержащей стимулов для преступлений, пока деньги и все подобной ценности предметы не исчезнут с лица Земли».
Мы можем посмотреть на многочисленные закрытые города, такие как Seward's Success (1968), с их климатическим контролем среды, и заинтересоваться психологическими последствиями жизни под куполом тысяч людей в арктических или антарктических условиях.
Другие миры возможны. Станут ли они кошмаром?
Однако многие дизайнеры и просто граждане могут считать, что архитектура не остаётся в стороне глобальных социальных и политических событий. Смог бы Ле Корбюзье превратить Алжир в линейный город, и тем уменьшить сопротивление крепости Касба, которое завершилось алжирской революцией? Или кульминация настала бы ещё быстрее?
Стала бы Татлинская башня с ее вращающимися комнатами символом ностальгии, остро нуждающемся в ремонте? Что случилось бы со Дворцом Советов с его колоссальной фигурой Ленина после падения коммунизма и сопровождавшего его иконоборчества? Его сооружение было остановлено в начале немецкого вторжения.
Планы утопий или дистопий могут легко быть основаны на идее строительства на пустом месте, без памяти или исторического контекста. Но прошлое нельзя стереть так просто. Миллионы евреев, славян, цыган и гомосексуалов были убиты, а некоторые из них работали до ́ смерти на заготовке строительных материалов для Германии.
Они могут быть вычеркнуты из истории, но Земля хранит их, как секрет, ожидающий, что его откроют. В произведении «Третий рейх» Альберта Шпеера есть странный момент, когда он, обладая своими фантастическими планами и моральной акробатикой, разговаривает с другом, рейхсфюрером СС Карлом Ханке.
«Сидя в зеленом кожаном кресле в моем кабинете, он казался смущенным и говорил неуверенно, с множеством пауз, – пишет Шпеер. – Он посоветовал мне никогда не принимать приглашение осмотреть концентрационный лагерь в Верхней Силезии. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Он видел там что-то, что ему не разрешалось описывать и что, кроме того, не мог описать».
Такие моменты подчеркивают, как жизненно важно изучать то, что произошло, и что могло произойти, и что произойдёт, если мы будем слепо следовать планам, не имея собственных. «Другие миры возможны» – эта фраза кажется привлекательной, но эти альтернативные миры могут стать мечтами или кошмаром, в зависимости от того, как люди действуют здесь и сейчас.