Зелёный портал попробовал прояснить происходящее, побеседовав с историком, руководителем программы «Публичная история» в ECLAB Алексеем Браточкиным.
- Происходящее сегодня в Беларуси с какими только историческими временами не сравнивали. Мы уже и 1937 год переносились с его судами-тройками и черными воронками, а также преследованием деятелей культуры и искусства, и в во времена Второй мировой с его гетто и отмеченными особыми знаками гражданами. Оправданы ли такие сравнения? По-вашему, почему это происходит?
- Почему сегодняшнюю ситуацию сравнивают с периодом сталинизма или нацистской оккупации и Холокоста? Потому что общее в этом всем – проблема террора, государственного насилия, бесправия, отсутствия уважения к достоинству человека. Все диктатуры или подобные политические режимы всегда пытались также исключать целые категории граждан из политически активной жизни и уничтожать их, высылать и т.д.
Вопрос в том, на каком уровне эти сравнения происходят и как они работают. Если речь идет о повседневности и эмоциях людей, о медиа, социальных сетях, то все сравнения играют определенную функцию.
Для медиа и пропаганды – это «хорошие» образы, которые не нуждаются в долгом объяснении. Для отдельных людей – это способ выразить концентрированно и быстро свое отношение к тому, что происходит.
Сравнения именно со сталинизмом или нацизмом обусловлены историческим, политическим и культурным опытом, закрепленным в социальной и индивидуальной памяти беларусов. Для власти манипулятивное сравнение протестующих с «фашистами» еще с середины 1990-х годов стало нормой и основным тезисом пропаганды.
На уровне академическом – такие сравнения вызывают вопросы о том, насколько они оправданы, так как каждый исторический период уникален, а прямые аналогии эффектны, но не всегда могут быть объяснительной моделью. Среди историков, насколько я знаю, теперь популярно сравнение нашей ситуации с авторитарными диктатурами в Латинской Америке в 1970-е гг. Сейчас все пытаются найти объяснение происходящему.
Когда мы проживем некоторую дистанцию, эти сравнения, возможно, больше не понадобятся, так как появится новая оптика взгляда на ситуацию. Я считаю эти сравнения своеобразным введением в нашу сегодняшнюю историю, предисловием.
- Наше общество хорошо помнит фашизм и геноцид периода Второй мировой войны. Эта память поддерживается и на государственном уровне - отмечаются праздники Победы, были построены мемориалы. В то же время у нас практически отсутствуют памятники жертвам сталинских репрессий, а ведь наш народ пережил и эту трагедию. Почему так происходит? Почему принимая одно, мы как бы отрицаем и пытаемся забыть другое? И как это может быть связано с тем, что происходит сейчас.
- В 2006 году, в России, исследовательница Дина Хапаева озвучила тезис о «заградительной роли мифа о войне»: идеологический конструкт Великой Отечественной войны, по ее мнению, способствовал забвению памяти о ГУЛАГе и сталинских репрессиях.
Этот тезис вызвал критику с разных сторон. И вернул нас опять к тому, чтобы задать вопросы к самим себе: какой была история сталинского насилия и насилия в период Второй мировой войны, связаны эти истории, и если да, то как? Насколько в нашей памяти мы видим эти связи? Насколько мы приучены анализировать феномен насилия в целом и видеть его проявления в разных контекстах в прошлом, избегать насилия сегодня?
В данный момент ситуация такова: в Беларуси есть официальный нарратив о Великой Отечественной войне, частично изменившийся после 1991 года и есть критика этого нарратива. В рамках этого привычного нарратива осуждается фашизм/нацизм/германский фашизм, однако зло экстернализируется (выводится за пределы нашего общества), например, с трудом обсуждается проблема коллаборации и т.д.
Фактически, если даже посмотреть на то, как выстроена экспозиция в Музее ВОВ в Минске, до войны нам показывают некое идеальное общество, которое было разрушено при помощи вторжения германской армии образца 1941 года.
И здесь возникает проблема памяти о сталинизме: государство, спустя 30 лет после публикации информации о Куропатах, устанавливает в 2018 году памятник, без открытого, полностью прозрачного конкурса и широкого общественного обсуждения, но при этом тема почти не присутствует в государственных медиа, в школьном образовании (если и присутствует в школьных учебниках истории, то без указания на тех, кто пытался память о Куропатах все эти 30 лет сохранить).
Мы видим разные примеры низовой памяти о сталинизме, низовой памяти о войне, не вписанных в официальные рассказы о сталинской эпохе и последовавшей войне. Этот раскол и параллельное существование памятей означает не то, что мы все манкурты без памяти и истории (популярная позднесоветская метафора), а то, что память конфликтна, но у гражданского общества было не слишком много ресурсов на то, чтобы отстоять право на дискуссию об этих конфликтах и о насилии в разные периоды истории.
- В то же время сегодня много говорят о том, что беларусы переживают уникальную ситуацию, что такого с нами еще не случалось. В чем ее уникальность? Или все-таки мы просто где-то уроки не доучили?
- В определенном смысле ситуация уникальна и поразительна. Особенно для тех, кто (как и отчасти я) так, или иначе, поддавался власти мифа о том, что в Беларуси больше ничего не происходит, нет социальной динамики, кроме динамики авторитаризма и потребления. Символом этого долгое время был для меня арт-объект 2010 года – надпись на стене авторства художника Александра Комарова “No news from Belarus”.
Что случилось? Произошли поколенческие изменения, технологические изменения, мир вокруг Беларуси изменился. Многое изменилось и внутри страны, кроме власти. Если в середине 1990-х – начале 2000-х еще можно было сказать с большой натяжкой о том, что у нас происходит «авторитарная модернизация» (стоит вспомнить попытки сравнения Беларуси с Китаем или Сингапуром, которые были распространены среди пропагандистов и даже экспертов), то сегодня мы имеем очевидный и обратный процесс демодернизации, связанный именно с архаикой политического устройства.
Уникальность еще и в том, что в 21 веке, на уровне политическом, на макроуровне, государственное насилие превратилось очень быстро в единственный инструмент «менеджмента». Можно сказать, что власть отождествляет насилие с самим понятием власти, а общество считает, что проявление насилия – это демонстрация отсутствия настоящей и легитимной власти в стране. Это два разных представления о том, какой должна и может быть политика, что такое власть.
- Нередко приходится слышать, что за эти несколько месяцев протеста мы сформировались как нация. На ваш взгляд, оправдано ли такое утверждение? Мы уже точно стали нацией, или все может откатиться назад?
- Понятие «нации» предполагает разные его интерпретации. Некоторые исследователи считают, что Лукашенко тоже формировал «нацию», хотя избегал слова «национализм».
В сегодняшней Беларуси происходят (и продолжаются) сложные процессы формирования гражданского общества, горизонтальных связей, солидарности, есть огромный запрос на участие в политике и т.д. Можно ли эти процессы, как и многие другие, свести только к формуле «формирования нации»?
Для многих этот термин до сих пор важен, так как мы живем в мире, состоящем из национальных государств и наднациональных объединений, и отчасти находимся под влиянием идей, распространившихся широко еще в 19 веке. Хочется, наконец, быть как все, гордиться собственным сообществом, «нацией».
На мой взгляд, речь идет не столько о какой-то завершающей стадии «формирования нации» (разве может процесс самопонимания сообщества когда-нибудь вообще завершиться, как и политические и иные процессы в нем?), а о том, что стало видимым - беларусы сами пытаются коллективно отстаивать свое право на определение того, каким наше сообщество может быть в разных смыслах.
- Особенность этого протеста (по крайней мере, в новейшей истории нашей страны) в его децентрализации. Очаги сопротивления возникают не только в столице, но и в областных центрах и малых городах. На ваш взгляд, с чем это связано?
- В новейшей истории страны это не единственный пример протестного движения или какой-то политической активности, которые бы фиксировались не только в Минске. Стоит вспомнить распад СССР и перестройку, самое начало 1990-х, митинги были в разных городах, как и действия активистов. Также мы помним протесты 2017 года, связанные с так называемым декретом о «тунеядцах», они происходили не только в Минске.
Децентрализация протеста (географическая) сейчас связана, на мой взгляд, со структурными проблемами – в разных частях Беларуси разный уровень жизни, но накопившиеся локальные проблемы имеют и общую причину – это политика «центра».
Проведение электоральной кампании 2020 года новыми кандидатами синхронизировало активность людей в разных регионах страны. Появилась возможность всем рассуждать в терминах общей проблемы. Еще одна причина – проникновение Интернета, мобильной связи, появление культуры блогов, развитие независимых медиа, упадок официозных медиа и т.д. Все это позволяет делать моментально видимым то, что происходит в разных регионах Беларуси.
- Сейчас принято говорить, что беларусов «разбудил» ковид, а их поведение во время избирательной кампании и после – лишь логическое продолжение ситуации вокруг пандемии. Вы согласны с этим? Почему?
- Нет, беларусов разбудил не «ковид». Многие совсем не спали, но пытались организовать свою жизнь примерно так, как это происходило в позднем СССР (дистанцироваться и от режима, и от протеста, выстроить свою стратегию выживания). И в СССР, и в Беларуси это не получилось. Авторитаризм есть авторитаризм.
Пандемия COVID-19 показала, что социальная политика в Беларуси выстраивается не вокруг идеи общественного блага, а рассчитана на обыкновенную эксплуатацию единственного нашего ресурса – людей. В Беларуси, где власти применяли с середины 1990-х левую риторику и риторику «заботы» о населении, стало очевидным ее несовпадение с реальностью. Понимание этого началось раньше, но в разных группах это происходило в разном режиме.
- Беларусы в этот год проявляли чудеса солидарности и взаимовыручки, вместе с тем, мы же помним, что в истории наших земель было такое понятие как «талака». Можно ли сказать, что мы возвращаемся к истокам и традициям?
- Обращение к традиции всегда немного спорно, так как мы живем в другом времени, и в другом контексте, а традиция часто «изобретается» и актуализируется в настоящем, чтобы новые явления стали признанными. Пусть будет и у нашей солидарности долгая история!
- Не могу не спросить про флаги. Почему те, кто сейчас удерживает власть в стране, так зациклились на атрибутике? Не на идеях, идеологии и чем бы то ни было, а именно на цветах флагов, на ленточках, из-за которых уже убивают?
- Никаких идей у власти, кроме той, что описана в романе Оруэлла «1984» нет: «Цель власти – власть».
Мы видим борьбу за власть, которую одна из сторон пытается вести так, как готовится к смерти герой абсурдистской пьесы Ионеско «Король умирает» – хромающий король делает вид, что он не хромает, разве что «чуть-чуть», отказывается признать факт своей конечности, пытается заменить реальность на иллюзию, и все это происходит на фоне приходящего в упадок королевства.
В рамках этой иллюзии, переходя уже к нашей ситуации, не может быть никаких символов, кроме тех, которые эту иллюзию поддерживают. Самое страшное в нашей ситуации – это неиллюзорная смерть людей.
- Пока только в Минске, но наверняка так будет и в других городах, люди начинают создавать новые топонимы – Площадь Перемен, Панда сквер, Площадь Марии Колесниковой. На ваш взгляд, как можно охарактеризовать происходящее. Почему люди это делают.
- Это проявление права на город и артикуляция памяти сообщества. В зачищенном при помощи насилия городском пространстве люди пытаются заявить свое право на наличие публичных мест, где можно собираться и высказывать свое мнение, проводить время.
Названия, флаги – это часть процесса символического присвоения отчужденного от людей городского пространства. Городская топонимика Минска часто была результатом политического и идеологического контроля над обществом. Мы видим обратный процесс.
- Уничтожение мемориалов. Для кого это делается? Для нас или для самих себя в том числе, чтобы мы не напоминали им об этом?
- С одной стороны, память «для надежности»” часто институционализируется при помощи разных объектов (памятники, мемориальные доски и т.д). И демонстративное уничтожение народных мемориалов под разными предлогами – это попытка не допустить появления прочной публичной, разделяемой многими памяти.
С другой стороны, такая борьба обозначает, что даже на символическом поле совершенно нечего противопоставить протестной культуре. Зияющая пустота на месте «запрещенных» мемориалов и граффити – это пустота официальной культуры и памяти, пустота всей этой «политики», отсутствие будущего у всех навязанных знаков и версий происходящего.
- Если перемены не случатся, что нас всех ожидает? Военная диктатура? Откат к прежней «демократической» Беларуси?
- Перемены уже случились. Но все пошло не так для всех. И для власти, и для гражданского общества. Есть разные сценарии «выхода из авторитаризма», и только некоторые из них обещают ненасильственную перспективу. Но в Беларусь до августа 2020 года (и даже раньше) мы не вернемся.