А поменялось ли что-то в XXI веке? Как выглядит современный послевоенный девелопмент и на какие грабли не стоит наступать Украине в процессе восстановления своих городов?
Необходимость в крaтчайшие сроки обеспечить жильём тысячи потерявших кров усиливала функционалистские тенденции после обеих мировых войн. Типовое и индустриальное домостроение, жилмассивы Баухауса и модернистские микрорайоны – во многом результат именно послевоенного восстановительного процесса.
Зелёный портал поговорил с городским планировщиком и исследователем архитектуры Гавриилом Малышевым. На примерах некоторых разрушенных городов в Хорватии, Чечне и Ираке мы посмотрим, какие ошибки допустило местное правительство и на что стоит обратить внимание Украине.
Вуковар – город-музей трагедии хорватского народа
После Второй мировой Европа не знала войн практически 50 лет. Но мирная жизнь для некоторых стран завершилась Югославскими войнами – на протяжении десятилетия, с 1991 по 2001, кровавые межэтнические конфликты формировали границы новых государств на обломках Сербской империи. Города, давно забывшие бомбардировки и обстрелы, снова оказались аренами боевых сражений.
Самым пострадавшим в этой истории оказался Вуковар – город в Хорватии на границе с Сербией. До войны его населяло примерно 50 тысяч человек, 30 % из которых были православными сербами, а 50 % – католиками-хорватами. Но перед тем, как рассказывать о восстановлении города, необходимо сделать короткий экскурс в историю конфликта вокруг него.
Югославия – клубок религий и этносов, и все конфликты до поры до времени придерживались жёсткой диктатурой Тито, который пытался построить единый югославский народ. После его смерти противоречия народов начали постепенно просачиваться на свет.
В 1991-м году Хорватия объявила независимость от Югославии, которая постепенно превращалась в Сербскую империю. После объявления независимости сербская армия решила силовым путем установить контроль над Вуковаром.
Город находился в осаде три месяца, в течении которых был практически стёрт с лица земли: 85 % построек были разрушены, погибли или стали беженцами тысячи людей. Вуковар пал, но с этой битвы началась победная хорватская война за независимость. В 1998 году под эгидой ООН Вуковар был возвращён Хорватии. В этом же году началось его восстановление.
Страна получила международную помощь от Евросоюза и от североамериканских партнеров, но не спешила восстанавливать город. Их методом восстановления стала коммеморация – превращение города в своеобразный город-памятник. Была задача сохранить легенду о героическом становлении новой хорватской современной государственности.
«Подход к восстановлению Вуковара хорватским правительством был выбран оригинальный – это было скорее не восстановление, а замораживание во времени. Город, с которого началась освободительная война, приобрёл колоссальное символическое значение для хорватской идентичности. Руины и следы от пуль на стенах домов стали символом трагедии, которую пережила страна, устранить их – значит стереть память о сербском варварстве и о героизме хорватского сопротивления», – рассказывает Гавриил.
Каждый год в день начала войны в Вуковаре проходят траурные мероприятия, на которые съезжается вся страна. Политики произносят речи и возлагают венки, школьникам показывают ужасы войны, туристы покупают магнитики с испещрённой пробоинами водонапорной башней, ставшей новым брендом города-мученика. В остальные 364 дня про Вуковар все забывают.
«Такая консервация памяти, объединяющая Хорватию, не слишком помогает жителям самого Вуковара. Траурные акции заставляют вуковарчан ежегодно переживать свои личные трагедии. Население после войны сократилось более чем в два раза. Единственное, что было восстановлено в первые же годы – католические храмы, выступающие как маркер “хорватскости”.
Православные же храмы восстанавливать было просто запрещено. Разрушенные и повреждённые войной здания консервировались лишь для того, чтобы предотвратить их дальнейшее разрушение. Европейские гранты шли на реставрацию памятников Юнеско, жилые же дома и предприятия государство возрождать не торопилось. Потерявшие кров люди получали льготы на аренду, гранты на стройматериалы и даже новые дома, однако всё это касалось только хорватов», – рассказывает исследователь.
Вместе с памятью о войне в пространстве Вуковара укоренился и межнациональный конфликт. Этнические сербы подвергаются дискриминации: несколько лет после войны они не имели никакой поддержки в восстановлении своих домов, хорватское правительство просто отказывало по их заявкам. Некогда единый Вуковар превратился в два параллельных города: сербы и хорваты учатся в разных школах, едят в разных кафе.
«Виды руин и пространственная сегрегация совсем не способствуют национальному примирению. Более того, хорватское правительство до сих пор добивается репараций от Сербии, и виды разрушенного Вуковара служат здесь солидным аргументом в их необходимости», – говорит Гавриил.
В Вуковаре столкнулись две стороны: с одной – интересы Хорватии в сохранении памяти о зверствах Сербии, с другой, по мнению архитектора, именно самим горожанам, было бы лучше, чтобы город динамично развивался. Образ жертвы означает постоянное ковыряние ран, постоянное напоминание о том, что здесь происходило. Каждый день люди проходят по улицам и смотрят на разрушенные дома со следами от пуль и снарядов.
«Никакой посттравматичной психологической поддержки горожанам оказано не было, наоборот, каждый год силами государства эта рана бередилась. Таким образом, конфликт не изживался, а сохранялся.
Не так давно была история, когда Хорватия вступила в Евросоюз. ЕС принудил страну во всех регионах, где проживают этнические меньшинства (а сербы в Вуковаре – этнические меньшинства – прим. ЗП), вешать на улицах двуязычные таблички. Власть пыталась это сделать, но народ не дал, таблички просто срывали», – рассказывает Гавриил.
Изменения в судьбе Вуковара начали происходить только после 2013 года. Новое левое правительство начало бороться с дискриминационными законами, были восстановлены православные храмы, была запущена региональная жилищная программа, в рамках которой на средства Европейского банка строились социальные дома. Приглашённые архитекторы создавали социальные объекты и спортивные комплексы в модном мета-модернистском стиле.
«Противоречие между коммеморативными практиками и возрождением не сложно решить, если выбрать целью качество жизни людей, а не укрепление национального мифа и патриотизма. Как показывает практика, число мемориалов, парадов, пафосных слов и траурных огней не коррелирует с эффективностью преодоления травмы. Оно скорее закрепляет в обществе идентичность жертвы, цементирует обиды и пестует ресентимент, опасность которого мы наблюдаем прямо сейчас.
Наверняка у властей Украины будет большой соблазн что-то подобное сделать, поскольку это очень сильный образ. Буча, например – это буквально музей скорби, город ужасных жертв, его можно оставить памятником о кошмаре, который пережил украинский народ.
На мой взгляд, это выгодно с точки зрения политической власти, с точки зрения выстраивания и укрепления общества вокруг этой идеи. Но если мы ставим своей целью восстановление города и проживание трагедии, то, конечно, приоритетом должно быть восстановление именно социального комфорта, социального благополучия.
Никто не говорит, что коммеморация – это плохо. Это важно и ценно, но приоритеты надо расставить. Что будет важнее – память о трагедии или качество жизни общества? Я думаю, чтобы прожить эту боль, надо будет двигаться и развиваться дальше. В процессе восстановления своих городов Украине предстоит сформулировать новый язык памяти. Но хочется верить, что психологическая поддержка, социальное равенство и функционирующие институты будут в приоритете», – считает Гавриил.
Новый Грозный: яркая картинка, пышущая благополучием
Была в Европе ещё одна война, на которую мы можем посмотреть с перспективы войны России и Украины – Чеченская.
«Это был тоже абсолютно европейский конфликт, который очень напоминает существующий в том смысле, что он происходил в русскоязычном городе, в том городе, к которому мы привыкли – те самые панельки, которые мы видим в городах Украины, те же дворы, в которых мы в детстве бегали, те же магазины и торговые центры, в которые мы сами ходим. Очень легко сопереживать происходящему и чувствовать близость», – говорит Гавриил.
Грозный до Первой чеченской войны был русскоязычным, мультинациональным и светским городом. Результатом войны стало стремительное уничтожение и стирание с лица земли Грозного, исламизация Чечни и массовый выезд из города русского населения. Вторая чеченская война – снова штурм Грозного и снова уничтожение. Город достался РФ – абсолютно разгромленное пепелище, в котором осталось очень мало людей.
«Это была политическая игра. Задача стояла проиллюстрировать такую мысль: Путин – средство решения долго тянущегося конфликта, бередящего общество на протяжении почти 10 лет. Он пришёл на нарративе, что мы сейчас закончим войну и восстановим мир. Ахмат Кадыров, который возглавил Чеченскую республику РФ, тоже убеждал своё общество, что лучше худой мир, чем надоевшая война.
Очень важно было продемонстрировать то, что в составе России Чечня не оставлена, она развивается, это такой динамичный регион. Поэтому туда было направлено очень много федеральных сил. Это был хорошо продуманный проект по восстановлению репутации», – считает Гавриил.
В этой ситуации была очень важна картинка. Было важно продемонстрировать всему российскому обществу, что город и вся Чечня развиваются. В восстановлении Грозного был использован подход, больше присущий американским городам: в городе построили деловой район «Сити» с небоскрёбами. Всего в Чечне шесть таких «Сити», в каждом самом маленьком городочке есть свой. Это центр из относительно плотных высоток и с точки зрения информационной политики это очень яркий образ.
«То есть весь остальной город может лежать в руинах или носить следы от пуль, но это видят только местные. Центр же будет буквально кричать о благополучии. Всё остальное российское общество видит картинку блестящего в огнях прекрасного “Грозный-Сити” и видит, что Чечня расстраивается. Очень много домов и зданий, в которых сохранились несущие конструкции, были восстановлены. Появился “чеченский ампир” – капители и лепнина на обычной хрущёвке. С трудом узнаешь в нём старое здание», – рассказывает Гавриил.
Чеченское общество устало от войны и бедности, которые принесла война. Был огромный запрос на сытую жизнь, поэтому сталинский ампир стал гораздо цветастее. Это антоним войне, это – благополучие, сытость и роскошь.
«В Грозном, в отличие от Вуковара, очень сложно найти напоминания о войне. С другой стороны – это заметание конфликта под ковёр. Два похожих сценария, которые говорят о том, как важно не только восстановить город с визуальной точки зрения, но и с точки зрения социальной, с точки зрения эмоций, которые жители переживают, с точки зрения их личной травмы.
Ничто так не лечит, как дискуссия, как проживание, покаяние, психотерапевтический разговор. И в этом смысле ни в Чечне, ни в Хорватии такой процедуры не было, но, может быть, это то, что предстоит открывать Украине», – считает Гавриил.
Бисмая, Ирак: главный проект национальной жилищной программы послевоенной страны
Иракская война – (пока что) самая разрушительная война 21 века, в ходе которой с 2003 по 2011 годы сперва американские войска, а затем различные формирования уничтожили практически все города страны. После её завершения сотни тысяч иракцев нуждались в новом жилье.
Иракские власти, обладая всеми знаниями о послевоенном развитии Европы, решили пойти своим путем: «Мы построим новый город, куда смогут переехать нуждающиеся со всей страны». В 2013 году, спустя всего два года после окончания войны, в чистом поле под Багдадом началась стройка века: Bismayah New City.
Это, наверное, самая большая стройка в мире, ведущаяся одним застройщиком по единому плану: жилищный комплекс на 600 000 человек. Девелопером выступила южнокорейская компания «Ханва», специализирующаяся, как ни странно, на строительстве заводов и инфраструктурных объектов. Но для послевоенного строительства именно такой промышленный формат жилой застройки оказался оптимальным.
Финансировали проект частично США, частично Ирак, частично инвесторы: квартиры в городе можно купить через ипотеку на 15 лет. Отдельно интересны планировки – здесь их всего три вида: квартиры площадью 100, 120 и 140 метров (3, 4 и 5-комнатные), никакой вариативности.
«Причины, почему послевоенное жильё в Ираке выглядит именно так, следует искать в хрупкости свежих государственных институтов. Во-первых, в 2013 году, когда проект только начинался, правительство всё ещё не контролировало часть территории страны.
Вооружённые столкновения, гражданские конфликты и борьба с исламистами велись на протяжении всего послевоенного десятилетия. Но строительство удивительным образом продолжалось, даже когда войска ИГИЛ почти подошли к столице. Концентрация всей жилищной политики в одной точке страны весьма разумна, если мыслить соображениями безопасности: Багдад и окрестности обороняют самые боеспособные части армии», – рассказывает Гавриил.
Ещё один важный аспект: в послевоенном Ираке напрочь отсутствовала стройиндустрия, и её пришлось создавать с нуля. Корейцы построили в поле под Багдадом самый большой в мире бетонный завод и домостроительный комбинат.
Можно было бы, конечно, начать с университетов, воспитать своих архитекторов и строителей, но не в условиях, когда почти миллион человек остался без крыши над головой. Сборное типовое панельное домостроение оказывается незаменимым, когда нужно много, здесь и сейчас, считает Гавриил.
Когда послевоенное строительство ведётся на западные деньги южнокорейской компанией в стране, молодым государственным институтам которой нет особенного доверия, остро встаёт вопрос контроля. Упростить всё до предела, превратить стройку в промышленный процесс и сконцентрировать всё в одном месте – значит обеспечить удобство надзора. Когда жильё сводится к простым параметрам метража, куда проще получить гарантии, что ничего не будет украдено.
«В общем, Бисмая отлично иллюстрирует то плохое, что несёт в себе война: радикальное упрощение. Послевоенная архитектура в Ираке отбрасывает все завоевания пост- и метамодерна, делая актуальным старый добрый модернизм.
Индивидуальность, гибкость, местное самоуправление, резильентность, локальность и остальные ценности современной мировой архитектуры становятся не нужны там, где всё сводится к бинарной позиции “руины – целая квартира”. Быстро, много и эффективно, здесь и сейчас – вместо мыслей о будущем. Городская тактика или городская стратегия? – на этот вопрос предстоит вновь ответить послевоенной Украине», – считает Гавриил.
В следующем материале Гавриил расскажет, с кого Украине стоит взять пример в послевоенном девелопменте и немного пофантазируют на тему того, как могут отстраиваться украинские города после победы.