Валентина Николаевна К. родилась в 1938 году в Брагинском районе. В 1984–1986 г.г. работала в деревне Стечанка под Чернобылем. В 1986–1988 г.г. – работала на должности начальника сельсовета в Старой Оржице на Киевщине, куда переселили её земляков.
В 1988-м вернулась в Беларусь. Её воспоминания в 2015 г. в Комарине (Гомельская область) записал Владимир Володин для Беларусского архива устной истории.
Публикуем фрагменты воспоминаний.
Катастрофа
В 84-м году по приглашению Чернобыльского райкома партии приехала в Чернобыльский район. Поскольку он соседствовал тут с нашим <Брагинским> районом. Ну, 86-й год застал меня в этой деревне <Стечанка>. [Вздыхает] Это весна 86-го года выдалась очень ранней, жаркой, ярой такой. Моё положение среди людей было, меня радовало. Вот, люди казались замечательные. Отношение с людьми складывались хорошо. Меня приняли как своего человека. Я вошла в курс колхозных дел. Значит, приняла детский садик. Поскольку некому было принять. Построила детский садик там, с моим участием строился. Стала заведующей…
И тут апрель 86-го года. Тот день очень памятный. В субботу, большинство детей у моих односельчан жили и работали в Припяти. 10 километров каждую пятницу дети приезжали сюда в деревню. Проводили тут у родителей выходные. А автобус вечером собирал и отвозил их в город. И в ту субботу, и в ту пятницу никто не приехал… И мои дети не приехали в субботу. В воскресенье мы выгоняли коров… Коровы не хотели идти на пашу. Там на таком луговом пространстве собралось всё стадо. И коровы рвутся почему-то домой. Но, боже, какое было утро! Вы знаете, пели жаворонки, блестела роса…
Но ведь было, была установка райкома, ну, и руководящих организаций – никакой паники не поднимать, всё должно быть организовано. Что значит не поднимать паники? Каждую ночь люди уезжают, каждую ночь кто-то куда-то бежит. Слышно из соседнего, там, колхоза председатель сельского совета сбежал ночью, кто-то там ещё сбежал. Кто-то увёз кого-то куда-то. Что делать? Но кто мог, детьми рисковать не хочет. Все детей поразвозили…
Переезд
Всю ночь собирали свиней. 4-го <мая>, но некоторые, ну, что ж, сдавать, то сдавать, если война, так уж говорит, с салом своим надо быть. Одни грузят на машину, а другие, значит, режут. [Вздыхает] Вот, попразднуем, Пасха идёт, как же без сала? Резня, вот это вот, мучения эти все. Ночью собирали свиней. 4-го числа Пасха. Объявлено, что 4-го числа будем уезжать. С 4-го на 5-е, да. Будем уезжать. Всем быть готовыми.
Что брать? Каждый волнуется, кто ещё не увёз. Ну, кто поувозил? Поувозили колхозные шофёры, трактористы своё имущество. Ведь по дворам стояли машиниы, там, и трактора. Ночью они вывозили всё своё. Ну, куда можно на тракторе далеко вывезти? А что с собой брать? Одни говорят брать на три дня только продукты. Другие говорят можно всё брать. Председатель колхоза кому-то там шепнул потихоньку, что бери сколько, сколько можешь только увезти. Официально сказано брать на три-четыре дня только продуктов. Мы скоро будем возвращаться, не волнуйтесь ни за что. Ну, в общем, ночью, вот, ко мне постучали соседи и говорят, выходите, там уже в автобусе сидят люди…
…Я, наверное, вот эту энциклопедию только, боялась оставить энциклопедию. Энциклопедию, там что-то несколько продуктов, но, но два этих самых рулона этих самых связки энциклопедии забрали мы с собой в автобус. Приходим в автобус, а шофёр говорит: "А где ваше имущество?" Я говорю: "Так сказали же ничего не брать". "Берите, место есть, хватает".
А правда, а транспорта было столько, что можно было всё грузить. "Идите, берите сколько можете". Ну, вернулись, ещё два ковра взяли. Что можно взять? Да у нас и имущества-та никогда не было большого. И это самое, ну, и вот так мы ночью поехали. Выехали за деревню только, начался рассвет. Вы знаете, такой был кровавый рассвет, кровавый. Просто страшно.
На новом месте
…Вот это постоянное переживание - получим ли квартиру? А где? А где? А построят ли домики? Ну, приезжает секретарь обкома, второй секретарь обкома. Идёт собрание: "Люди добрые, не волнуйтесь. Все получите жильё, все будете обеспечены". Нет, не верится. Как же так? А вдруг соседу будет жильё, а мне не хватит? Ну, некоторые пошли сами уже искать. Поехали в города. Приезжают председатели колхозов некоторых из чистых мест, приглашают к себе. Ну, кого приглашают? Рабочих людей. А много же пенсионеров. "А куда нас?" - пенсионеры эти волнуются. "А мы никому не нужны. Где же мы будем?" [Вздыхает].
… Тут становится известно, что мы получаем место жительства в… Киевской области. Что уже определено нам жильё в Старой Оржице. И всей деревней нас туда переселяют. И тут началось. И тут началось между людьми, Вы знаете, лихорадка. Боже, в деревне построили целый посёлок. И все заволновались, как же, как же это я? А вдруг мне не достанется? Вы знаете, я не могла, вот этого не могла перенести. Вот это вот эгоизм такой. Все стали друг другу врагами. Вдруг то все, знаете, так сплочённо были, а тут все, враждебность какая-то между людьми. Мы с сыном собрались и уехали отдельно…
…Остановились в первой деревне Старая Оржица. Нам тут же дали жильё временное, сказали, что как только построится дом. Но мы вам не советуем идти в новые дома. Вам вот будет хорошо в этом доме. Ну, как будет, так будет. Вы знаете, уже вот просто какой-то, какой-то прибитый, какой-то уже совершенно не соображаешь. Уже как-то так как придавленный. Мысли никакой нет. Только бы где-нибудь остановиться, уже успокоиться. Сын пошёл в колхоз работать. А я в детский садик.
Но где-то через месяц, наверное... Я поработала там заведующей детским садом. И через месяц мне предложили председателем сельского совета... Ну, кому-то нужно было быть из новых людей, из переселённых. Потому что переселенцы, они могли воспринять только своего человека.
Встреча переселенцев
И вот я уже в качестве председателя сельского совета встречаем: сегодня, 15-го августа, будет переселение. Уже председатель колхоза, я, представитель райисполкома, там молодёжь, комсомольская организация, все собрались в центре села. Центр нового посёлка этого. Красиво обустроен. Цветы. Там уже молодёжь нарядилась в национальные костюмы, песни приготовили. Смотрим – едут автобусы. Пылят по селу. Ну, тут уже начальство вперёд выдвинулось, сейчас будут речи эти. Сцена приготовлена. Автобусы останавливаются в центре посёлка.
Тут это начальство кинулось сюда уже встречать людей. Открываются двери и выходят [вздыхает]... Ой, это страшно. Немощные, измученные люди [плачет], знаете... Ой, [говорит дрожащим голосом], они поддерживают друг друга. Знаете, вот старики, в основном остались старики переселяться сюда. И увидели, вот что их тут так встречают так. Знаете, вот это на них, вот, какое-то, наверное, вот чувство какое-то благодарности что ли. И они как, как завыли, как заплакали тут.
А с другой стороны села молодёжь с песнями идёт. Председатель колхоза кинулся навстречу, машет, что не пойте. Какие тут песни. Тут слёзы, а не песни. Ну, вышли эти люди, вышли. Две-три семьи этих таких трудоспособных. Остальные все одинокие. Вот такие вдовые, или пожилые люди, пары эти, старичков. Стали разводить их по домам. Правда, в домах было всё: кровати, постели, подушки, столики, даже вот эти там люстрочки какие-то. Было всё. В погребах... Сараи построены.
Вымощены дорожки. Ну, всё. Обустроены усадьбы хорошие. А у кого у погребе там буряки, капуста, картошка. У кого-то в домах уже это самое крупы были. Посуда на первое время. Всё было. Входи и живи. Знаете, вот, надо сказать, вот, что действительно тогда к людям отнеслись очень так гуманно и с большой ответственностью. Ну, люди стали обживаться...
Трудности
Ой, [вздыхает] а через три дня пошли люди в сельский совет толпой. У кого-то не закрывается форточка, у кого-то вот дверь не плотно прижимается, у кого-то там калитка это самое без крючка. Все идут с жалобами. С такими жалобами мелкими, что, ну, каждый хозяин это может сам сделать. Но та бабка не может этого сделать. Создали бригаду такую строительную, которая уже эти недоделки будет делать. Дома сырые. Они же строились очень на скорую руку. Правда, позавозили людям и угля, и дров, всего там. Обеспечили каждую семью. Зиму можно ждать.
Завезли, значит, саженцы, сажайте сады, сажайте кустарники. Всем обеспечили этим. Некоторые пошли уже у колхоз, немножно оправились. Земля прекрасная там. На три метра чернозёмы. Это живи и радуйся. А люди тоскуют. А люди тоскуют. Вы знаете, когда приходилось же выезжать мне как председателю, вот, идут с жалобами, идут. "Ой, Валентына Міколаевна, це ж мені треба, я щэ не запісла що у мене там вот доріжка..." Платили за всё. Вот дорожку, вот до туалета она сделала перед аварией, так вот не включили в опись ту дорожку.
А за неё надо, чтоб заплатили. Я говорю, оставь ту дорожку и забудь про неё. Нет, вот, у меня ещё и там вот стёбочка, в стёбочке я сделала вот пристроечку, тоже за неё не заплатили. Ну, Валентина Николаевна садится, берёт комиссию и едет за 200 километров посмотреть ту дорожку, действительно ли там она есть. Или забор тот есть новый, или нет. Приезжаю, все бегут ко мне: "Ну, як там? Ну, як жа там у нас?" [уздыхае] Говорю, девочки, живите вот тут все, мои хорошие. Тут же... "Ой, ой, Валентына Міколаевна не, не, нет. Тут же як пройдэш по земле, так ужэ ж чорные ноги становятся. А у нас же день ходишь, да ладошкой обтёр, да и спать ложись". Тут же пески у нас.
А там действительно только вышел из дому по тротуару даже прошёл до места работы уже ноги чёрные, потому что чернозём на три метра вглубину. Люди копают, и глинистый чернозём, люди копают погреба, сверху только вот такой лаз, а там шире-шире-шире вот таким вот сосудом тот погреб. И 20 лет стоит, и не разрушается. Сверху только накроешь, чтоб дождь не размывал. Ну, ничто не устраивает. И вот и жалуются, и жалуются. Вот им всё обидно. "Вот я пришла сегодня в магазин, а мне очередь не уступили. Вот они друг другу очередь уступают". Ну, зачем тебе это? Ну, постой ты в очереди. Нет же, обидно. Начинается, Вы знаете, какое-то зло уже у местных жителей.
Им выплатили деньги, им дали пособие, им построили дома, им всё дали, а вы чего ещё тут плачите? Мы никогда таких льгот не видели, а вы... Начинается вражда какая-то между людьми. Чего они стонут? И вы знаете, никому невдомёк, что не потому человек стонет, что ему тут плохо, а потому что никто не знает, что он же был в старой той жизни, в молодости когда ого-го каким героем! А его тут никто не знает. Надо чтоб знали, что он же был, может, там передовик в своём колхозе, что у него дом был хороший, что у него там роза под окном цвела. Понимаете. Вот такая тоска начинается у людей. И пришла зима, эти дома сырые. Они ж не... Построены на скорую руку.
Вот, начали промерзать. Никто... Тут же у нас печи везде были в деревнях. А там нужно с этим угольным котлом обращаться. Не умеют растопить. А ещё сырые дымоходы. Нет тяги. Надо, надо всё осваивать. Некоторые дымят. Это паровое отопление тоже где-то не рабоет. Что-то холодно стало в домах у некоторых. В общем, люди стали кто только может куда-нибудь уезжать. "Поедем назад, поедем назад". Ходишь, уговариваешь, потерпите немножко, придёт весна, всё улучшится.
Тоска по родным местам
Многие, кто мог двигаться, до весны все разведали свои старые дома. Все разведали свои деревни. Приезжают, рассказывают: "А дома наши стоят. А там живут солдаты. Всем помогают. Некоторые возвращаются. Уже заселились обратно дома. Дров хватает. Солдаты во всём помогают. Надо ехать домой!" Упрашиваешь, уговариваешь. Нет! Где-то находят машины, приходят, наступают на горло: "Дай машину! Всё, я поеду домой"… [вздыхает]
…В общем, я там пробыла, наверное, да, два года. Два года. Или два года не была. Я тоже очень устала. У меня тоже такая ностальгия была по родным этим местам. И вырваться никак нельзя было. Ну, тогда же указание партии [улыбается], нет, не просто было. Но, в общем-то, я уже не могла там работать. Уже меня раздражало всё. Вот. Даже украинский язык [смеётся], на котором нужно было оформлять документы. Хотя меня понимали все. И говорили: "Валентина Николаевна, да говорите вы по-русски". Потому что мой украинский язык был ужасный. Ну, в общем-то, я решила уехать тоже. Другого пути не было. Надо было уехать в Чернобыль работать. Я уезжаю работать в Чернобыль. Это тоже было непросто. Для того, чтобы уехать, нужно было преодолеть ещё сопротивление местных властей. И когда я уже приехала в Чернобыль, то обо мне знали, что я и проходимка, я и, значит, бросила там место работы и так далее. И, в общем-то, я нечестный человек. Что у меня две трудовых книжки. А у меня действительно, две трудовых, одна государственная, а другая колхозная…
… Значит, ну, я проработала ещё, стала работать в Чернобыле. Знаете, всё равно, это вот близость родины. Ну, Чернобыль и Чикаловичи 20 километров там это. Я не могу, мне хотелось ворваться, вырваться в свою Беларусь. [Говорит очень эмоционально] Я не могла вот дышать уже. Хотя, конечно, это же одно государство было. И обид я там не видела. [вздыхает]
…У нас была <в Старой Оржице> такая женщина одна, Мария. Боже мой, её уже считали за немножко потерянную. Она приходила, у неё две старенькие женщины были – мама и её сестра, тётя. И вот она с ними жила. Каждый день она шла в сельский совет и к председателю колхоза: "Дай машину уехать". Я её уговариваю. Нет. Она не то, что, она не могла говорить, она приходила и кричала. Она захлёбывалась. У неё истерика случалась. Я не знала уже, что делать с ней. Потом говорят, Мария исчезла. Боже мой, две старушки остались. Я однажды иду с работы и захожу к ним. Одной нет в доме где-то. Одна лежит. На ней Бог знает, что накинуто. Лежит.
Я едва отыскала среди этого трепья на кровати её. Она не говорит, она молчит. Я с ней разговариваю, она молчит. Вот у неё вот так рука только шатается [показывает] и всё. Вот она дышит тяжело и вот так. Думаю, Господи, умирает человек. Я взяла за руку пульс пощупать. Она как дёрнет руку. Что же делать? Я растерялась. Значит, давай просить соседей, что вы нагляньте, пожалуйста. Говорят, назавтра приехала Мария с машиной. Где-то нашла машину. Подогнала машину и уже собрала соседей, ей помогают погрузиться. Ну, и я ж туда прибежала. "Мария, куда? Ты что?" "Я уезжаю, мой двоюродный брат в соседнем невыселенном селе председатель колхоза, он дал машину". Вы знаете, стянула этих стареньких женщин наверх. Положила там на эти латуны, укрыла. Ни с кем не попрощалась. Машина уехала….
…Так где-то, значит, ну, уже в следующем году по весне я была в Чернобыле, магазины открылись у нас. И в нашем доме, где я жила. Подхожу к магазину и смотрю: стайка женщин сельских стоит. Ну, наряженные так, как сельские женщины. Яркие на них кофточки, юбки. И где-то так перед или после Пасхи уже, да, значит, летом. Яркие наряды.
Я подхожу, поскольку я тоже сельский человек, поздоровалась с ними. И говорю, женщины: откуда вы? Они мне называют деревни там Чернобыльского района. И одна из них такая моложавая, такая весёлая, да и говорит: "Валентина Николаевна, вы меня не узнаёте?" Я едва узнала в ней прежнюю Марию. Та, что падала в истерику и изводила нас там. "Мария, ты это?" Она: "Я, я, Валентина Николаевна". Я говорю: "Да как же твои старушки?" Она говорит: "Довезла я их. И маму довезла. Вы знаете, в доме на печь заянула. А через сутки она сама слезла с печи. И ещё мне весной помогала грядки посадить. Всю посуду мне в доме она всё прибирала. И только перед Пасхой я её похоронила". Вот, что такое родина, и что такое вот это вот оторваться от родной земли, понимаете.