Выходцы из Бахани разъехались, кто куда. Уроженка Бахани Татьяна сегодня живет в Могилеве. На момент аварии на Чернобыльской АЭС ей было всего пять с половиной лет.
Но и Татьяна, и ее родные, хорошо помнят события апреля 1986 года, и то, что последовало за ними. Помнят, потому что не могут забыть. Зеленый портал приводит рассказ Татьяны от первого лица.
Бахань
Бахань – это родина моего отца и предков по отцовой линии. До чернобыльской катастрофы она считалась большой деревней, была центром одноименного сельсовета, на территории которого население составляло более тысячи двухсот человек. Разветвленная, на несколько улиц…
В Бахани существовали свои «микрорайоны» - Запасека, Чкаловка... В свое время была в Бахани даже целая улица, где жили ремесленники. Как и почему они туда попали, неизвестно, но для простой деревни их навыки были весьма высокого уровня: эти люди умели прекрасно кроить и шить одежду, делали обувь под заказ.
Была в Бахани и своя церковь. А из местных достопримечательностей – река Бобровка.
Отец мой рассказывает, что вдоль реки некогда рос огромный дикий малинник – весь берег укрывал кустарник с красными сладкими ягодами, и местные жители каждый год ходили туда за малиной.
Сама же Бобровка до мелиорации была богата на рыбные места, особенно много водилось в речке вьюнов. Баханцы делали из лозы ловушки-кошики, ставили их в воду и потом собирали улов. Вьюнов было так много, что их не только ели сами, но и скармливали домашней птице.
Когда родители поженились, они построили в Бахани дом, толокой им помогала вся родня.
Моя мама неместная, родом из Поляниновичей, что на Быховщине. На чужой стороне всегда непросто, но вот что удивительно: на новом месте мама сразу обратила внимание, какие отзывчивые и добропорядочные люди живут в Бахани.
Например, одинокая соседка Юлия Климовна приходила к ней каждый день и абсолютно бескорыстно помогала справляться с домашними делами. Это было в порядке вещей– взаимовыручка, взаимопомощь и поддержка. Отличались баханцы и добрым нравом, любили пошутить, много было людей с острым юмором и при этом открытых, без камня за пазухой.
Мама моя их очень полюбила. Ей нравилось там жить, хоть место для нее было неродное. И маму баханцы приняли, как свою. С добротой и уважением.
Когда произошла авария в Чернобыле, мы находились в соседней с Баханью деревне Большая Зимница, где родителям выделили служебное жилье.
Высокие дозы радиации впоследствии фиксировали в обеих деревнях, однако Зимница существует до сих пор, а вот Бахани больше нет…
26 апреля 1986 года
Я помню день взрыва на Чернобыльской АЭС, потому что тогда стояла очень теплая, даже жаркая погода.
Какие развлечения у детей в деревне? Свежий воздух и игры допоздна. С моей подругой Оксаной – родственницей, что жила по соседству – мы целыми сутками гуляли на улице.
Память сохранила этот день еще и потому, что мы нашли себе необычное и совсем не детское занятие: на дворе обнаружили ведро с разведенной побелкой и кисти, и сообразив, что взрослые собираются красить крыльцо, решили помочь и взялись за дело.
Было весело: крыльцо на жаре мы белили до самого вечера.
Черная беда с неба
Необычная, странная, нехорошая туча дошла до нас где-то спустя сутки после взрыва. Теплые выходные продолжались, и ничто не предвещало ни ливня, ни грозы.
Черное облако появилось на горизонте внезапно. Я тот момент помню смутно. В памяти осталось только ощущение приятной погоды, беззаботности и комфорта, когда хочется днями играть на улице после долгой зимы и наслаждаться теплом.
А вот мама помнит – туча показалось ей слишком странной и какой-то пугающей. Она принесла с собой сильнейший ливень: вместе с обрушившимися потоками воды выпал и град. Градины были огромные, необычной продолговатой формы…
Когда пошли радиоактивные осадки, мы с мамой были в Зимнице. Наши родственники находились в Бахани.
Подростки, друзья моего брата, из любопытства разгрызали и проглатывали эти странные продолговатые ледяши, по размеру напоминающие ягоды винограда…
Потом, уже летом, вместе с друзьями мой брат ходил купаться в Бобровке. Из этой же речки домой приносили пойманную удочками рыбу.
Черная туча прошла и над Славгородом. Кто-то из знакомых после рассказывал маме, как был в городе в тот день и видел, что вместе с радиоактивным облаком летели в небе военные самолеты.
И когда пошел дождь, было ощущение, что сверху через громкоговорители пилоты что-то объявляли людям или пытались предупредить, но из-за шума ливня и рева двигателей практически ничего не было слышно…
Какую опасность несли эти осадки, мы начали понимать только спустя время.
Первое время после взрыва
Первая отрывочная информация о том, что произошло что-то плохое, стала поступать по «сарафанному радио» от знакомых, друзей и родственников.
Заговорили рабочие могилевского «Лавсана», которые обратили внимание, что оборудование на предприятии ведет себя как-то странно и необычно.
Возникли обоснованные подозрения о повышении радиационного фона. Кто-то ловил трансляции зарубежных радиостанций, где рассказывали о катастрофе на Чернобыльской АЭС.
После пришел страх. Он вливался постепенно: в разговорах взрослых появились незнакомые слова «радиация», «микрорентгены», в беседах отца и матери на кухне сквозила тревога, и она невольно передавалась мне.
Я понимала, что родители беспокоятся, и от этого становилось еще страшнее.
Никто не знал последствий облучения и воздействия радиации, не понимал, что такое стронций и радиоактивный цезий, чем чревато нахождение на территории, где пролились осадки из радиоактивной тучи.
Официальных заявлений не было. При этом жизнь шла своим ходом.
Семья
Мой отец работал тогда в сельском хозяйстве. Посевная была в разгаре. И никаких коррективов события Чернобыля в нее не привнесли: механизаторы по-прежнему выезжали в поля, ни защитных масок, ни респираторов никому из них не выдавали.
Коррекцию площадей в связи с выпадением радиоактивных осадков, чтобы сеять в относительно чистой зоне, тоже не проводили. Все прошло по плану: посеяли урожай, а потом и собирали его.
Моя сестра тогда работала на заводе «Зенит» в Могилеве. Осенью 86-го их коллективом командировали на уборку урожая в Краснопольский район – на те самые территории, которые сегодня также находятся в зоне отчуждения.
Работала она на комбайне с напарницей: было сухо, тепло, без дождей, и пыль стояла столбом, ею и дышали. Ни о какой опасности никто не предупреждал…
На работы по уборке урожая на загрязненных территориях сестра ездила и на следующий год. На предприятии после обещали предоставить какие-то льготы и документы, подтверждающие, что люди были в грязной зоне, однако льгот моя сестра так и не дождалась…
Отец вспоминает, что уже после 1986 года в сельском хозяйстве стали активно применять известкование почв, чтобы как-то снизить в растениях накопления радиоактивных веществ. И это, пожалуй, единственное, что делали, дабы минимизировать последствия аварии.
А вот схему засевания полей никак не поменяли: они были загрязнены, но там продолжали сажать и зерновые, и овощи, и корнеплоды, и пастбища там находились.
Грунтовые дороги, на которые пролились радиоактивные осадки, не асфальтировали. Хотя сделать это было необходимо, чтобы ядовитая пыль не разлеталась дальше по району.
Все было настолько не организованно, что просто диву даешься. Людям не объясняли опасность воздействия радиации на человека, не говорили всей правды, и многие, как водится и сейчас, привозили внуков на лето к родным.
Вот и я постоянно приезжала в родную Бахань из Зимницы к бабушке на каникулы. Вместе с моей подружкой Оксаной мы продолжали гулять на улице, играли в догонялки, соревновались, кто поднимет самый большой столб пыли на тех самых грунтовках… Босиком… Беззаботно…
У бабушки были куры, кролики. И корова была. И все мы, разумеется, пили молоко от этой коровы, хоть и существовала общая рекомендация – не употреблять свою продукцию. Но кто же ее соблюдал…
Моя бабуля заявила: «Сваё малачко ёсць сваё малачко. Я не буду с магазина браць…».
Она вообще отказывалась верить в происходящее, а на разговоры о радиации говорила: «А мае ж вы дзетачкi, яе ж не вiдна, той радзiяцыi, можа яе i няма… Мы во жывем тут, нам харашо».
Ей сложно было понять, как это обжитое, близкое сердцу, родное место, где все согревало и наполняло, вдруг стало опасным и вредным. Если бы ей и всем остальным объяснили, что такое стронций, как он действует на организм, что такое радиоактивный йод и почему он особенно опасен для детей, отношение к этой проблеме было бы наверняка другое.
А поскольку централизованно информация не доносилась, некоторые люди продолжали жить, как прежде. Моя бабушка была в их числе.
По воспоминаниям же мамы, со временем в районе стали открывать лаборатории с оборудованием для контроля радиационной продукции в Славгороде. Именно тогда матери выдали дозиметр.
Какая организация, она точно назвать не может, предполагаю, что санитарная служба. Мама запомнила маркировку дозиметра – СРП-68.
В интернете я прочла, что так маркировали геологоразведочные приборы для измерения гамма-излучений в помещении и на открытой местности. Данные с этого дозиметра мама никуда не передавала, и для чего его выдали и по сей день не очень понятно.
Как шутит мама, «для потехи»: «Замеряйте сами себе фон и успокаивайтесь: вот тут, мол, меньше, тут и сидите, а там больше – туда не ходите».
По тем замерам только в Бахани в доме бабушки, в печи, уровень радиации составлял 700 микрорентген, а в Большой Зимнице в детском саду, куда я тоже успела походить перед самой школой, – 1 рентген. Столько дозиметр показывал в местах, куда стекала вода с крыши.
От одной мысли об этом поджилки начинают трястись. Как можно было оставлять людей на такой территории и ничего не предпринимать…
При этом первые ученые приехали на территорию юго-востока Могилевской области, пострадавшей от взрыва на ЧАЭС, уже в мае 1986-го. Работали, проводили замеры, собирали информацию.
Еще тогда было объявлено, что Бахань нужно отселять. Но по каким-то причинам деревня существовала вплоть до начала 90-х годов.
Отдельные семьи просто сами уезжали – видимо, у кого-то срабатывал инстинкт самосохранения и интуиция. Но большинство оставалось: держались за рабочие места и свои дома.
Тогда еще не было компенсаций, жилье не предоставляли, не было социальной поддержки людей. Она появилась лишь спустя много лет. Массовое же отселение Бахани началось в начале 90-х.
Наши земляки разъехались кто в Минск, кто, как я, в Могилев, многие осели в Глусском, Бобруйском, Шкловском районах и на Дрибинщине.
Последствия
Спустя несколько месяцев после чернобыльской аварии в ФАПе Большой Зимницы нам стали выдавать какие-то порошки. Помню, это была бумажная упаковка, а в центре - зеленый крестик.
Что это было? Могу только предполагать, что йод, который к тому времени принимать было уже бесполезно - свою дозу облучения мы схватили в первые дни.
Как итог – заболевание щитовидной железы, которое у меня обнаружили в 93-м году. Приехала врач в школу, потрогала шею и сказала – надо на УЗИ. Так я с родителями попала в радиологический центр в Могилеве, где подтвердили, что не все хорошо.
После я перенесла операцию, которую мне провели в Минске, и теперь живу на гормонах.
Я была подростком, болезнь свалилась, как снег на голову, я много плакала – от беспомощности и страха за будущее – ведь никто не знал, какие последствия от радиации будут для организма в дальнейшем.
А они сказались и щитовидке, и на сердечно-сосудистой системе, и на памяти, и на внимании…
Память
По документам, сельсовет в Бахани был официально ликвидирован в 1995 году, а саму деревню захоронили. В память о родных местах у меня хранится необычная реликвия.
Был в Бахани знаменитый баханский хор: славился своими голосами и талантливыми певуньями, выступал у себя дома и даже гастролировал, многие люди любили его, многие семьи он объединял. И были у тамошних певиц красивые концертные костюмы в национальном стиле: яркие юбки и рубашки с орнаментом и кружевами.
Когда деревню массово отселяли, кто-то из местных решил воспользоваться моментом и предложил моему отцу выкупить эти костюмы за небольшую плату.
Папа шанс сохранить такую реликвию не упустил, и теперь от него ко мне перешли эти прекрасные вещи. Правда, часть из них была из тонкой шерсти, и ее поела моль, но вот юбку и несколько фартуков я берегу. Как память о моей малой родине.
В самое то место, где раньше стояла Бахань, мы семьей несколько раз приезжали на Радуницу. И каждый раз это было очень тяжелое чувство – мне долго приходилось настраивать себя на поездку. Видеть улицы, по которым я бегала маленькая, опустевшими и покинутыми, видеть захороненные дома и фрагментарные признаки бывшей цивилизации…
Место, где прошло мое детство, стерто с лица земли, оно безвозвратно утеряно, и от этого болит душа…
Я до сих пор чувствую с ним огромную связь. Чувствую, потому там мои корни, там зарыта моя пуповина, говоря народным языком. Но хотелось бы большего: прийти в отчий дом, ощутить его атмосферу, подпитаться радостными воспоминаниями…
Только в Славгородском районе 17 полностью отселенных деревень. А значит, пострадали тысячи семей: потеряли свой родной кров, здоровье, близких…
Кто возьмет на себя за это ответственность? Я не знаю ответа на этот вопрос. Знаю только, что Чернобыль – не просто халатность, а преступление против людей, оказавшихся на этой земле под ударом радиации.
Поэтому сегодня, в связи с появлением в Островце Белорусской атомной электростанции, вся моя семья хочет только одного – чтобы станцию обслуживали специалисты высочайшего уровня, а МАГАТЭ держало ее на особом контроле.
Сделать это нужно, чтобы никогда больше не повторить Чернобыль. Ведь последствия таких аварий и для природы, и для людей по-настоящему трагичны.