Зелёный портал внимательно послушал, о чем говорил сценарист, и записал для вас самое интересное.
– Почему вы решили снять фильм о Чернобыле? Вы интересуетесь катастрофами или есть какая-то другая причина?
– Я не интересовался катастрофами прежде, мне не особенно нравились фильмы о катастрофах, хотя я всегда интересовался наукой. Это вышло случайно. В 2012 или 2013 году в статье New York Times я прочитал, что над ЧАЭС возводят саркофаг. Конечно, я знал об этой трагедии, ведь мне было 15 лет, когда это произошло. И тут я осознал, что в моих знаниях есть пробел.
Мне показалось странным, что я не знаю, почему произошел взрыв на ЧАЭС, и я стал об этом читать и наткнулся на два факта, которые меня поразили. Первый – это то, что взрыв произошёл в момент, когда на АЭС проводились испытания по безопасности. Писатель во мне нашел какую-то шокирующую иронию в этом. Второй – это то, что Валерий Легасов, которого поставили во главу ликвидации последствий, через два года покончил жизнь самоубийством. Этот факт мне тоже показался любопытным.
Затем я стал читать, чтобы понять, что все-таки произошло той ночью. И чем больше я читал, тем больше странных фактов находил. Я повторял себе, что это невозможно. Создавалось такое ощущение, что это какая-то книга, написанная очень жестоким писателем. Я стал одержим этой историей и захотел рассказать её.
– Сцена на мосту, которая показана к концу первой серии. Люди стоят на мосту и смотрят, как горит реактор. Насколько тяжело было снимать эту сцену? Какую роль она играет в вашей истории о лжи и правде?
– Снимать этот эпизод было тяжело, потому что в нем участвовали дети. В киноиндустрии есть такое правило: старайтесь не работать с детьми и животными, потому что это очень сложно, они не следуют указаниям и не могут долго работать, но у режиссёра Йохан Рэнка получилось сделать это красиво. А наш главный оператор смог изобразить радиацию с помощью простого света.
Есть сведения, что люди из Припяти ходили смотреть на «пожар» с моста. Никто из них, кроме работников АЭС, не знал о том, что произошла ядерная катастрофа. Они думали, что это был пожар, поэтому смотрели на него. Но остается неизвестным факт, сколько именно людей погибло после стояния на мосту.
Но мы кое-что знаем о том, что произошло на следующий день, вернее утром этого же дня: люди пошли на работу, дети – в школу, была свадьба.
Это был конец апреля, на улице стояла тёплая погода, и один мужчина вышел на балкон позагорать. Кто-то пошёл на рыбалку прямо возле станции. Люди подверглись воздействию радиации и заболели.
Я не могу показать все эти аспекты, но могу выбрать что-то, что наиболее ярко покажет это явление. Я хотел показать, что люди, жившие в городе, где находилась АЭС, очень мало знали о станции и о самой радиации. Но сам феномен того, что люди были в тот день на улице, мы показали в эпизоде с мостом. И сам феномен абсолютно правдив.
– В первой серии показано много людей, без имён. Вы так планировали или просто так получилось?
– Все начинается с текста, сценария. Я писал эти имена снова и снова: Акимов, Топтунов... Я хорошо знаю: для читателя, который читает сценарий, есть много незнакомых, трудно произносимых имен, которые потом путаются и сливаются. И я понял, что мы будем искать мужчин от 30 до 40 лет, которые будут одеты в форму, у некоторых будут очки, у большинства будут усы.
Это значит, что кастинг будет особенно важен для некоторых сцен. Актер, который будет играть Дятлова, должен выделяться. Акимов должен отличаться от Топтунова, потому что они снимаются вместе. Но самое важное, что я говорил всем, кто читал сценарий и помогал снимать сериал, это то, что в первой серии имена не важны.
Не важно, кто они, кем работают и их имена, если это толпа, бегущая по коридору, осматривающиеся люди, люди, помогающие друг другу, напуганные. Что действительно важно, так это то, что они чувствуют и думают. Потому что это война.
Иногда в военных фильмах мы больше всего проникаемся сочувствием к тем, кого не знаем. В ужасном моменте скрыто прекрасное. Мы видим опыт людей, которые через это проходят. Они все вместе, они объединены. Они работают как единый организм. По одному они начинают выделяться.
Если люди жалуются, что не различают людей, они не поняли сути. Это не важно в такие моменты. Это были простые люди: пожарные в одинаковой форме или работники АЭС в своей форме. Но в их глазах страх, смятение и боль – вот, что важно.
– Сцена с престарелым коммунистом. Меня спрашивали, могли бы в СССР сказать что-то такое. Что вы хотели сказать о системе и катастрофе?
– Я хотел преувеличить некоторые факты, ведь той ночью местная партия приняла такое решение. Перед ними были факты, и они выбрали те, которые хотели услышать. Так случается, что делается самый трусливый выбор. Партии тогда было легко просто притвориться, что все хорошо. Они действительно обрезали провода и закрыли город, потому что их беспокоило распространение паники. Они не хотели, чтобы об этом узнали в других городах. Они не хотели, чтобы было заметно, что-то не так. Это часть культуры отрицания.
Причина, по которой я выдумал этого человека, состоит в том, что в 1986 году, мне кажется, были люди в аппарате, которые, может быть, и не занимали высокие должности, но стояли у истоков СССР. Они видели Ленина, Сталина и Хрущёва они участвовали в Гражданской войне и прошли историю СССР вместе с государством.
Я хотел показать, что были люди, которые верили в систему. И в тот момент система их не подвела в том смысле, что они все же были нацией, супердержавой.
Советский эксперимент на тот момент длился уже 60 лет. Люди гордились страной, и я подумал, что американской аудитории нужно это увидеть. Чтобы они не думали, что советские люди думали «О, ну это же так по-советски». Я думаю, это людей сильно удивило.
– Возвращаясь к теме лжи и месседжу «Мы спасаем людей тем, что не говорим им правду». Сейчас на наших глазах происходит ещё одна всемирная катастрофа. Мы слышим идею о том, что людям надо давать надежду. Есть ли такое понятие как ложь во благо?
– В фильме есть момент, когда инженеры аппаратной №4 собираются вместе, и Акимов говорит: «Что я должен сказать? Что это правда, что миллион людей погибло. Ты это хочешь услышать?» Если мы задумаемся о том, что будет происходить, кажется, что нет выхода. Есть ценность в сокрытии полноты фактов, чтобы не лишить людей надежды. Проблема в том, что это очень мощный инструмент, как наркотик. И есть причины дать его людям.
Но ты можешь стать зависимым. И со временем любая власть оказывается не в силах бороться с удобством лжи. Чтобы мы ни чувствовали здесь, на Западе, советская система не пришла из другой планеты, это изобретение человека. Таким образом советский импульс не чужд человечеству.
Проблема состоит не в том, чтобы лгать во благо. Потому что так иногда нужно делать. Если я вижу, что мой ребенок упал, я постараюсь отвлечь его внимание и попрошу его посмотреть на меня. Это важно.
Но правительства разных стран становятся жертвами искушения лгать обо всем. Чтобы защитить себя, свой режим, интересы. Единственное, что может этому противостоять, это открытая и свободная пресса, которой не было в СССР. Хотя во время Перестройки она появилась.
Я никогда не хотел, чтобы эта история была о провале советского режима как такового. Хотя коммунизм, кажется, везде провалился. Я не большой его фанат. Если посмотреть на западные страны, вы не увидите режима, подобного советскому, но вы увидите потенциал для развития таких настроений.
Мы знаем, что любое правительство совершает преступления, и за ними стоит замалчивание и ложь. Но в западных странах есть определенные институты и структуры, которые следят, чтобы все не зашло слишком далеко. Это договоренность между людьми и правительством.
Мы просто договариваемся, что определенный документ что-то значит. И если зайдет слишком далеко, мы определенным образом отреагируем и все поменяется. Это не гарантировано. Сейчас мы видим, что есть границы, которые, как нам казалось, не перейдут, но их сейчас постоянно пересекают. И чем больше вы будете показывать уязвимость этой системы, тем напуганнее будут хорошие люди и тем наглее будут плохие.
Если бы в США произошла ситуация как с Чернобылем, я бы сказал: вы видите в этом происшествии знак, что наша власть ведет себя не так, как нужно, обратите внимание.
– Сцена на крыше. Ликвидаторы, пожарные?
– Один из самых душераздирающих аспектов советского режима состоит в том, что власти могли отнять у граждан свободу и мобилизовать их во имя национальной борьбы. Из-за огромного размера Союза мы говорим о большом количестве людей. Если посмотреть на историю Восточной Европы 20-го века, можно заметить прекрасный великодушный коллективный дух, который отличается от коммунизма.
Они заботились друг о друге и о стране, у них сильно было развито чувство патриотизма, была развита культура самопожертвования. Пожертвовать свою жизнь во имя других и во имя страны – это прекрасно.
Как я уже говорил, история Восточной Европы 20-го века – это трагедия за трагедией. И если задуматься, на какой части Европы трагические события сказались больше всего, вы поймете, что это Украина. Мне было важно показать зрителям, в особенности, американским, какими великодушными и смелыми были эти люди.
Они это делали не потому, что в противном случае им грозила тюрьма, а потому, что это был их долг. Эти пожарные, конечно, умрут, и они это знают. Мне было важно показать, что они понимали это, понимали, что произошло что-то ужасное, но они продолжали делать то, что было необходимо.
Этот дух настолько прекрасен и сильно контрастирует с тем, что мы иногда на Западе думаем о Советах: серые люди, выполняющие нудную работу, у которых нет ни воли, ни духа. Это не правда.
В своем исследовании я пришел к выводу, что советские люди были очень благородными и смелыми. И хотя они почти ничего не получали от властей, они были очень патриотичны и заботились о своих близких. Мне нужно было это показать.
– В фильме нет первомайского парада. Почему?
– Это единственное, о чем я жалею. Конечно, у нас в сценарии был такой эпизод, но мы не сняли его, потому что это стоило слишком дорого. Оказывается, парад – это очень дорого. Представьте: вам нужно задействовать сотни людей и празднично их одеть, закрыть большой участок города и снимать это всё на улице. У нас просто не было на это денег. Многие у меня спрашивают: «Вы не знали?» Ну конечно я знал!
– Валерий Легасов объясняет, как произошёл взрыв. Какие отношения у Легасова с правдой и ложью?
– Легасов, как и многие советские люди, вступал в необходимое противоречие, чтобы выжить. Легасов был членом комсомола и компартии. Он быстро стал одним из руководителей Курчатовского института, в то время передового исследовательского института, в котором было развито направление ядерной энергетики.
Он не даёт учёным-евреям занять позиции в руководстве, потому что это противоречит политике партии. Он политичен и умён, но он даже не физик-ядерщик, а химик-ядерщик. Когда его выбирали, его можно было упрекнуть за то, что он не сказал, что он не тот, кого нужно отправлять на такую работу, что есть люди, которые знают лучше, как функционирует этот реактор и работает АЭС. Многие учёные не одобряли его действия, включая сброс песка и бора.
Он не идеален. Он знал, что в системе автоматического выключения есть изъян, но ничего не сказал. Он часть этой системы, но Чернобыль изменил людей, и это то, что я хотел объяснить зрителю.
Что Легасов делает? После возвращения из Чернобыля, он начинает говорить и подталкивать систему к изменениям. В результате его политически наказывают. В выборах на пост главы Курчатовского института его не избирают, и он шокирован этим. Если кто и герой ядерной энергетики СССР, так это он. Но его сбрасывают со счетов, потому что он слишком много говорит и привлекает слишком много внимания.
Он, как и многие, теряет последнюю веру в эту систему. У него депрессия. Его суицид 26 апреля 1988 года – это не первая попытка покончить жизнь самоубийством. Чернобыль его сломал, лишил его всякого желания говорить правду. Он, несмотря на ошибки, проделал великолепную работу.
Легасов, как мне кажется, стал тем, кем должен был в последние месяцы своей жизни. Он совершил суицид, и люди больше не смогли игнорировать эту тему. Он был слишком важной и знаменитой фигурой в научном сообществе. Гласность и публикация расшифровки его аудиозаписей привела к реформе в области ядерной безопасности.
Особенно тяжело было изобразить в сериале Легасова. Он должен был объяснить всем, как работают разные процессы, как работает реактор, почему он взорвался и какие-то сугубо технические вопросы.
Мы долго оттачивали текст, чтобы он соответствовал научным фактам, чтобы мы ничего важного не упустили, чтобы он был понятным. Конечно, это было сложно. Я думаю, многие испугались ученого в пятой серии, который 20 минут объяснял основы нейтронных потоков. Но мы решили, что это важно, и все сработало.
– Некоторые писатели и журналисты указывали на схожесть между пандемией коронавируса и Чернобыльской катастрофой.
– Ученые и врачи предоставляют факты: вот, как это работает и вот, что будет, если делать это и это. А есть политики, которым эта информация не по нраву, и они говорят другое.
У нас президент говорил о гидроксихлорохине, а потом перестал, потому что это вещество убивает людей. Буквально вчера он предложил использовать ультрафиолет и отбеливатель для лечения коронавируса.
И вот слушают учёные этот бред, а их затыкают и увольняют. Всё, что делали советы в плане подавления общественного мнения, происходит сейчас в США.
– Как вы думаете, этот сериал как-то повлиял на нынешнюю ситуацию в регионе?
– Надеюсь. Я был в Киеве, встречался с Зеленским и выступал на Европейском саммите в Ялте. Могу сказать, что как минимум было возведено много памятников в честь людей, которые погибли в Чернобыле или из-за Чернобыльской катастрофы. Украина воюет с Россией, патриотические настроения в стране усилились.
Чернобыль – это все еще боль, и украинцы, как я понимаю, рады, что мир знает о том, что это произошло именно на их земле и произошло по вине не Украины, а по вине советского режима, которым управляли из Москвы.
Я надеюсь, это привлечёт внимание к стране. Думаю, до сериала о Чернобыле многие думали, что авария произошла в России.
– Расскажите, пожалуйста, о том, как вы готовились к написанию сценария и бывали ли в Чернобыле.
– Да, я был в Чернобыле. А также изучил много книг, художественных и документальных фильмов о Чернобыле. Это 12-13 библиография книг и 13-14 фильмов. Самые заметные – «Чернобыльская молитва» и документальный фильм о биороботах. Там были представлены великолепные кадры, на которые мы постоянно опирались. Все, насколько было возможно, мы использовали.
Что точно не о Чернобыле, так это фильм «Иди и смотри», мы о нем часто с режиссером говорили. Это лучший фильм о войне, который рассказывает о мальчике из Беларуси, который сотрудничает с партизанами. Он шокирует, великолепный, трагический фильм. Мне кажется, что соавтор сценария этого фильма как раз журналист, который опубликовал аудио Легасова.
– На ваш взгляд, можно ли скрыть правду в 21-м веке?
– Есть проблема. Мы не знаем. Это зависит о того, где вы находитесь. Информация распространяется по определенным направлениям. Взять Чернобыль. Люди на Западе знали раньше об опасности того, что произошло в Чернобыле, а многие люди, жившие в трех километрах от станции, не знали.
Поэтому правда зависит от направления: она может уйти и не вернуться обратно. Некоторые власти грешат тем, что ограничивают интернет, но это нелегко, и это становится сделать все сложнее.
Из-за того, что становится сложнее контролировать поток информации и скрывать тайны, репрессивному режиму остается только контролировать то, как эта информация обрабатывается.
Если я не могу предотвратить распространение информации, как я могу рассмотреть её в другом контексте? То есть, чтобы, когда вы услышите информацию, вы бы не поверили в нее. И это то, что сейчас происходит в США.
Мы привыкли обрабатывать факты, а сейчас мы этого сделать не можем. Если бы Уотергейт произошёл сегодня, у нас появилась бы целая система, которая объяснила бы, почему это вообще не преступление, что президент может не выдавать аудиозаписи и т.д.
Вам больше ничего не нужно скрывать, вы просто меняете контекст. Если вы можете создать в мозгу человека фильтр, не важно, услышит он эту информацию или нет. И это, как мне кажется, самое страшное.