По разным источникам, общий объем нефти, разлившейся в 1994 году из многочисленных дыр старого нефтепровода, оценивался от 100 до 120 тысяч тонн. По официальной версии, в окружающую среду попало около 60 тысяч тонн нефти. Об Усинской трагедии тогда сообщали все мировые информационные агентства, и только местные нефтяники долго делали вид, что ничего не произошло. Последствия аварии устранялись многие годы. Местные жители уверяют, что они до сих пор чувствуют последствия аварии.
— Почему ты решила снять фильм об аварии 1994-го года в Коми, самой крупной аварии нефтепровода на суше?
— Летом я очень хотела снять курсовую работу. Нужна была какая-то хорошая тема. Мне посоветовали: раз занимаешься экологией — сними что-нибудь на эту тему. И тут я получила приглашение в лагерь "Нефтяной патруль" в Усинске. Потом погуглила, нашла информацию, что там как раз произошла авария в 1994 году. Стало очень интересно. Нашла только убогенький фильм про "Лукойл" о том, что он всех очистил и спас. Решила снять об этом кино, поговорить с местными жителями, чтобы люди узнали больше.
— Расскажи, как ты работала над фильмом. Как искала фактуру, героев, как размышляла о внутренней структуре фильма?
— Я никогда до этого не была в Коми, Усинске, никогда в жизни не видела настоящую нефть. Я все это представляла абстрактно, что там все будет ужасно грязно. Я поспрашивала у ребят, которые тоже собирались снимать там ролики, можно ли будет с ними поездить, пообщаться с местными жителями. Сказали, что если будет время между уборками нефти, то конечно. В поезде примерно набросала сценарий, что надо будет пообщаться с людьми и из этих историй сложить фильм.
Когда приехала в Усинск, все оказалось гораздо хуже, чем я думала и с разливами нефти, и со съемками. Мы были в деревне Парма, она не такая старая, как Колва или Усть-Уса, и поэтому самые колоритные местные жители там не жили. Плюс у нас постоянно была какая-то волонтерская работа, и я сильно расстраивалась, что ничего вообще не получится. На открытие лагеря к нам приехали женщины из хора "Пелысь" и общественники из "Комитета спасения Печоры". И я поняла, что надо их снимать. Нам много всего рассказали, мы поняли, что тема глубокая. Потом появилась возможность погулять по Усинску, там немножко поснимать.
У нас возникли проблемы, потому что жители устали об этом рассказывать. К ним часто приходили журналисты, расспрашивали, а вспоминать об этом часто тоже, видимо, не очень приятно.
Еще мне повезло, потому что со мной был оператор из Бразилии Тулио (волонтер "Нефтяного патруля"), у которого был квадрокоптер. Он сделал съемки с квадрокоптера, я была в восторге, потому что действительно объектив широкоугольный, и создавалось ощущение, как будто вся земля покрыта нефтью. Плюс еще оператор Greenpeace Влад Залевский снимал материал для своих роликов. Потом он мне отдал все эти материалы, мы с ним об этом заранее договорились. Уже дома я начала отбирать материал и думать над структурой фильма.
— Кстати, один из самых интересных моментов в фильме, когда под коми песню о том, какая прекрасная северная природа, наложен видеоряд с масштабными нефтеразливами на севере региона...
— Это песня о том, какая здесь красивая природа и как пришли чужаки и начали все разрушать. Записи этой песни, кстати, у меня не было, я о ней услышала в лагере, но не знала даже ее названия. То есть я знала только примерный перевод, и смысл песни меня очень затронул. Уже когда я приехала в Питер, обыскала весь интернет, нашла группу коми-сообщества "ВКонтакте". Я написала туда людям, чтобы они помогли найти ее. Я написала, о чем эта песня, и мне ее прислали. Даже с переводом. Я очень благодарна этим людям. Тогда решила, что финал будет таким, потому что он открытый, и непонятно, что будет происходить в республике дальше.
— Ты еще упоминала, что в подготовке фильма участвовала другой волонтер «Нефтяного патруля» Ирина Батурина, которая тоже приехала в Усинск. Как вы нашли друг друга?
— Она учится на звукорежиссера и занималась звуком. Мы встретились в поезде, оказалось, что мы едем в одном купе. Там и познакомились. "Меня зовут Ира", "Меня тоже Ира". "Я звукорежиссер", "А я режиссер" (смеется). Подумала, что, кажется, я нашла себе команду. Ира помогала, задавала вопросы, я-то бегала и в качестве оператора, и в качестве режиссера. Потом сложности были во время монтажа звука. Она в Москве, я в Питере. Мы созванивались по скайпу, я объясняла, что мне нужно. Было сложно, но мы справились.
— Как оцениваешь сам фильм? И что тебе сказали в институте?
— Работу я делала весь октябрь, ноябрь, и в декабре мы уже правили какие-то мелочи. Когда я принесла ее на защиту, я ее уже видеть не могла. Сидела и просто смотрела в пол. Экзамен принимал завкафедрой, наш мастер и еще преподаватель, которая нас в жизни не видела. И когда пошли титры, я поворачиваю голову, а завкафедрой говорит: "Ира, дай я тебя сейчас расцелую". И я понимаю, что, кажется, я попала в точку. Потом он стал говорить, что это фестивальная работа. Достойно оценили. Реабилитироваться после прошлой неудачной сессии у меня получилось.
— Как ты сама видишь дальнейшую судьбу этой работы?
— Я изначально не относилась к этой работе только как к курсовой, за которую получу пятерку и буду счастлива. Нет. Изначально у меня была задача сделать фильм качественно, рассказать большому количеству людей о проблеме. Будем подавать работу на различные экологические фестивали. Мне уже сделали перевод всего текста на английский. В ближайшее время будем делать субтитры и продвигать фильм. Может, в силу моего возраста и наивности я верю, что каким-то образом можно изменить ситуацию, сложившуюся там. И когда это увидит большое количество людей, может, появится какая-то позитивная реакция. Чтобы люди не просто задумались, как все там плохо, а чтобы подумали, что с этим делать.
— Вспомни свое первое впечатление, когда вы приехали в поселок Парма и стали убирать нефть? Первые твои мысли: что это и как к этому относиться?
— Мне было, мягко говоря, паршиво. От нее так воняло, и сильно болела голова. И мне было жутко от того, что в этой нефти росли желтые цветы... Это были такие ужасные контрасты, и я не понимала, как это все рядом уживается. И меня поражала земля такого оранжевого цвета, как на Марсе — от технической воды, которая выжигает землю. И я даже потом использовала это. Кадр земли Марса и земли в Коми. Мне было непонятно, как люди там живут. И сами местные жители говорили: "Ну да, это было, но сейчас мы ловим рыбу, едим ее, если от нее не пахнет нефтью, но как-то очень грустно".
— У тебя сформировалось отношение к компаниям, которые добывают нефть? Как ты их называешь?
— Я не подбираю для них какого-то определенного слова. Но я и не буду говорить, что надо перестать добывать нефть. Просто ко всему нужно относиться по-человечески, а не так, что ты эксплуатируешь, и тебе наплевать, что происходит вокруг тебя. И ты хочешь обогатиться и не думаешь, что тут вообще-то люди живут и природа гибнет. Это нечеловеческое отношение. Не знаю, как это четче сформулировать. Я, конечно, была под сильным впечатлением и до сих пор не понимаю, что происходит в голове у этих людей, что они это допускают, а потом пишут в своих газетах, что они спасают экологию.
— Зачем тебе это все? Погружение в историю, экологическое волонтерство?
— Я занимаюсь экологией и, наверно, вхожу в число тех "странных" людей, которые верят, что могут что-то изменить в этом мире. Это некая теория малых дел. Я это могу, и у меня есть свое видение. Вот вижу я это нефтяное озеро, я убрала его и помогла природе. Есть в компаниях корпоративная социальная ответственность. Мне кажется, у каждого должна быть такая внутренняя программа, чтобы когда есть возможность помогать природе — делать это. Мы все-таки на одной планете живем. Свои силы надо тратить на это.