Лазнище: когда все было большим и радостным
Лазнище — бывшая деревня Буйновичского сельсовета. Навигаторы ее уже не показывают. Как туда доехать проселочными дорогами — непонятно.
Проводником согласилась быть (но постеснялась фотографироваться) председатель Буйновичского сельсовета, Тамара Белоцкая.
У Тамары Николаевны свой интерес: давновато там не была, а нужно регулярно объезжать территорию, смотреть, все ли в порядке.
Пока едем по проселочной дороге, рассказывает: возглавила сельсовет 10 лет назад, и тогда уже в Лазнищах никто не жил. Нет, деревня не вымерла разом. Просто в 60−70-е из деревни выехали практически все молодые.
«Вучыся, сынок, да не будзеш так гараваць, як я гарую», — воспитывали их родители. Они — практически все — поехали учиться. В Мозырь, в Гомель, в Могилев, в Минск. Большая социалистическая страна отучившихся распределяла, обеспечивая первым рабочим местом. Молодые обзаводились семьями, внуков отправляли бабушкам на лето. Но никто не вернулся на родину жить.
Сосны вместо дворов, растут среди одичавших, доживающих свой век яблонь.
О том, что приехали в деревню, говорит Тамара Николаевна. Показывает: освободившиеся участки отдали лесхозу, он посадил ряды сосенок и березок. Саженцы прижились, хорошо растут. От деревни осталась проезжая грунтовка и три домика. У них есть хозяева. Их называют дачами — поскольку никто не зарегистрирован.
Председатель объясняет: есть сотый указ, по ветхому неиспользуемому жилью. Упрощенно он работает так: нет у дома хозяина, дом обветшал — яма-бульдозер-чистое поле или молодые сосны и березки. Сельсовет должен следить за исполнением этого указа. Если у дома есть хозяева, они должны хотя бы обеспечить противопожарную безопасность. А это значит убрать ветхие сараи и обкосить свой участок.
Последний хозяин, живший в Лазнищах, держал тут пасеку. Долго один жил. Но сдался, купил дом в Стодоличах. Теперь на месте крепкого хозяйства — поляна и брошенные яблони.
— Часто оставляем крепкие хаты под разбор. Стоят, пока их не продадут, не увезут на новое место. А хаты в Лазнищах почти все были хорошие, в основном люди позабирали. Мы тут площади чистили уже сами, методом субботников.
В Лазнищах тихо, солнечно. По обочинам вымахали грибы-зонтики. И нелегко представить себе, что тут было раньше.
Председатель советует ехать в Берзавод (официально деревня называется Чапаевск, но местные этим названием не пользуются — помнят еще, что был в деревне завод, который делал березовый деготь). В Берзаводе-Чапаевске живет самая старшая жительница, перебравшаяся туда из Лазнищ, Марья.
В хате у самой старшей из уроженцев Лазнищ, традиционно нарядно: вышивки, иконы, цветы.
Хозяйка, Мария Людвиговна Липская, приболела, но в хату пустила. Очень радовалась председателю:
— Яна, залатая мая, сiльна памагла мне пры пераездзе! Лазнищи помнятся бабе Марье как детство, когда все было большим и радостным. И речь — оттуда, из детства.
— Была бальшая чарга (стадо, которое принадлежало людям, а не колхозу, пасли его по очереди, отсюда и «чарга») — па 2−3 каровы дзяржалi ж. Хораша там было, весела жылi. Гваздзiха, Тарасевiч, Патоцкiй, Марцiнiха, Андрэй Мiхалко, Ганначка, Рая, Сiнiцка Ева, Адам, брат мой... — перечисляет, кого сразу вспомнила, а потом машет рукой. — Мо, я адна осталася з тых Лазнiшч? Багатая была дзярэўня. I я багатая была, кабаноў во гадавала (показывает по пояс от земли) — хто толькi майго сала не еў. А зараз здароўя няма, 84 гады мне, зараз одныя куры...
— Я i сегодня туды хочу. Там, здаецца, я б не хварэла так, — говорит Мария Людвиговна.
Заходы: деревня, у которой еще есть шанс
От большой деревни Буда-Софиевка до Заходов — три километра. На карте Заходы есть, указатель есть, дорога хорошая. Самой деревни только фактически нет — один дом с зарегистрированным человеком и два, которые считаются дачами.
— Поскольку в Заходах есть зарегистрированный в жилом доме человек, мы деревню не списываем. Хотя там никто постоянно не проживает. Всего три хаты осталось, — уточняет Тамара Николаевна.
— Эта хата используется как дача. Она не в лучшем состоянии, владелица живет в Будо-Софиевке, но это — родительский дом, и люди просят его не сносить. Вот обещали же покосить и порядок навести, а не сделали ничего...
Хата, о которой речь идет, оказалась необкошенной. Трава — серьезная проблема для деревни. По сухой траве хорошо идет огонь. Пойдет от кострища — и нет ни проблемной хаты, ни соседних. Так было в деревнях Зарубаное, в Крупке: кто-то у себя жег траву, не рассчитал, что поднимется ветер, и к приезду пожарных уже стрелял шифер на чужих хатах... В общем, с хозяйкой этой хаты у председателя назревал разговор.
Экскурсия по Заходам выходит короткая.
Второй дом тоже досмотрен.
Эта деревня стояла вдоль дороги. Теперь одна половина от дороги — поля, вторая — земля лесхоза.
— Если бы не государственная программа сноса, что бы вы сейчас увидели? — вздыхает председатель. — Но каждый дом — это история, это люди, с каждым нужно договариваться, разговаривать. Никого нельзя обидеть, но и бардака допускать нельзя.
— Часть домов в той же Крупке уже нужно было убирать, но я как чувствовала, что еще не время. А теперь дома выкуплены под агроусадьбу, и у деревни появился новый шанс на возрождение... У Заходов тоже есть шанс — был бы хоть один желающий поселиться в этой тишине.
Хозяйка дома в Заходах живет в Будо-Софиевке. Зовут ее Валентина Антоновна Штукар.
Говорит, сломалась электрокоса, но обкосят все обязательно. Дом сам не в лучшем виде — но он очень Валентине Антоновне дорог:
Валентина Антоновна фотографироваться стесняется: «Куды, такую кашламатую»?
— Я тут леса не знаю, туды езжу — на лiсапете. А дзе ж я лiсапета буду ставiць? — ищет логичный вариант защиты родительской хаты, на которую, по сути, и не покушается никто. — Гэтыя грыбы ўгоняць мяне ў гроб. I не хадзiць ня можна — растуць жа...
О юности в Заходах вспоминает с нежностью:
— 78 двароў было, тры чаргi (разные улицы, если стадо было большим, гоняли на выпас коров по отдельности, для большого стада не было полей, пасли вдоль канав, в лесу, на неудобице). Ферма ў нас была, я 20 лет цялят гадавала, а 5 гадоў заведуюшчэй была. I во, 2,5 мiльёна пенсii даюць. А ў Заходах весела колiсьцi было. Клуб быў каля маёй хаты, музыка. Да хадзiлi па гасцях, як празнiкi, якiя былі, рэлiгiозныя. Вельмi ж хадзiлi, я к табе, тады я прыглашаю — ка мне...
Да хораша, весела, а зарэ тока гар-гар адзiн на аднаго, што ты больш грыбоў набраў, ужо iдзе не гаворыць да цябе. Раньшэ дружней мы жылi, сiльна харошы народ у Заходах жыў. Я б жыла ў Заходах, каб там хоць тры чалавекi жылi. А то померцi — і нiхто, кроме твоего дзiцяцi i не гляне...
А старыя паўмiрали. А дзецi — у Буда-Сафіеўке, у Мозыры, у Зашыр’і. А хаты гэтыя — хто купiў, а то пажар хто-та пусцiў — пагарэлi. А што закапалi. Так мая хата засталася, Лiпскiх, Колi хата, яго бацькоў. У яго — то ж не мая хата, а добрая, прадаў бы. А два годы ён не прыязжае, хварэе, у Калiнкавiчах жыве. Да й у Будзе хто настояшчы будзенец? Многа папрыехалi й жывуць.
Зарубаное: магнит для уехавших
Когда-то это была огромная деревня. Болото делило ее на две части. Сейчас в первой части Зарубаного — три хаты, жилая, кажется, одна, да во второй — пять.
Первый, кого застаем, — Николай. Он живет тут с матерью, и работа у него есть — соцработник, его подопечная, баба Аделя, живет рядышком, тоже в Зарубаном.
— Зимуют в трех хатах, Нина с братом, я с матерью и Мария, — говорит. И вообще краток: жить тут хорошо. Скучать не приходится — в деревне всегда есть работа.
Аделе 84 года.
Баба Аделя живет в бывшем здании школы. Застали, когда копала морковку — здоровый кош уже был заполнен.
— Я й забыла, колькi тут дамоў было, мое дзіцятко. Мо 150−160 было. Тут і васьмiлетка была — школа, а зараз нiкога... Нiколай, Нiна з братом, да Маруся, i я во. А тут сынок прыязжаў, построiў комiна, то тое, то другое — а ожыдаю, другой прыедзе, трэцi, а там чацвёрты. Памагаюць. То кортоплю возьмуць, вон морквы накопала. Даглядаюць усе.
— А на зиму — к сыновьям?
— Поеду на два месяцы ды й назад. Не хорошо ў горадзе. Там і людзi гiдкія... просцiце, мое дзiцятко. Гiдкія, не такiя, як тут. (...) Трынаццаты год жыву сама. Вунь Коля мяне глядзiць. Дровы мне носiць, воду прынясе, i як мяне няма, то прыйдзе. Во, як я поеду, у бальнiцу мне трэба, то Коля будзе мое куры глядзець, сабачку, кота. А старасьць гiдка, мое дарагiя.
Спрашиваем, к кому зайти.
— Да Ніны iдзiце. Яна ў нас самая маладая, — і показала в сторону деревьев за двумя хатами.
Если б не махнула баба Аделя рукой, то и не нашли бы этот хуторок. По пустой улице с вросшими в землю остатками заборов, с одичавшими цветами в несуществующих палисадниках, по слабо наезженной дорожке прошли несколько сотен метров.
Сначала увидели сараи под охраной собаки на цепи, а дальше — аккуратный дом под четырехскатной крышей.
Трактор оказался не хозяйским.
Поджарый желтый пес, отдаленно похожий на овчарку, залился диким лаем, рвался с цепи — чуть не задушился. Нина Фицнер впустила в дом, напоила чаем.
— Молодежь стала массово уезжать в 84−86 годах, — вспоминает. — В 90-е рухнул совхоз. Магазин закрыли — там его и закопали. Клуб закрыли. Куда молодые уехали? Да нас всюду хватает — в Израиле, в Калининграде, в Минске, в Мозыре половина уехавших осела, в Буйновичах, есть в Прибалтике. Но они скучают по родине. Напротив бывшего здания школы сделали столы, устраиваем третий год подряд встречу земляков. 11 августа — встреча земляков. Вы напишите, может быть, кто-то не знает еще, что есть возможность приехать на родину, повидать всех.
Большая деревня была — на встречу кто-то даже фотографию принес: выпуск зарубанской школы-восьмилетки 1964 года.
Зарубаное — не такая заброшенная деревня, как кажется. Антонина Ивановна, заведующая Буйновичским клубом, восстанавливает историю этих мест. Деревне около 200 лет, и раньше здесь даже был католический приход.
— Про себя расскажите: где работаете?
— Ну где я могу работать? Нигде. Работала в магазине, потом его закрыли. Теперь вот вся работа — хозяйство. Кролики, куры, свиньи, собаки, овцы. Коров продала уже, коня продаю. А брат, Геннадий, в лесничестве 30 лет работает. А как работает! Это вы небось на машине приехали, а он на велосипеде до Острожанки из Зарубаного каждый день ездит — невзирая на погоду. Вы знаете, сколько он деревьев посадил? Лес целый. Вот и сегодня, в субботу, работает. Там то уборка, то короед. Знаете, сколько мусора грибники оставляют — а кажется, нормальные люди... А вы у кого были?
— У бабы Адели.
— О, Аделя. 84 года ей, кажется. Всем бы такие силы, как у нее. Пошла я этим летом по ягоды. Еле принесла. А Аделя по 30 литров собирает. И приносит их за 8 километров!
— А чем вы тут зимой занимаетесь?
— Думаете, тут скучно? — смеется над городскими Нина. — У меня ж хозяйство. Встал, печку протопил, колодец продолбил, воды натягал, сена дал, воды нагрел — дал. Свиньи у меня «пешчаныя» — они холодное пить не будут. Тяжеловато — лес кругом. Зверье. На днях чуть курицу лис не спер. Идут во двор — не боятся. Пару лет назад кабаны не давали картошку выкопать, сейчас зайцы дают жару — грызут морковку. А летом хорошо, тихо, воздух такой чистый — аж легкие с утра мерзнут.
Так выглядит сейчас большая часть Зарубаного — ровные ряды бодро растущего леса.
— А радиация? Мы знаки на въезде видели.
— Про радиацию помним. Она пятнами на болотах в основном. Но тут чистая зона.
Интернета у Нины с братом нет. Но и не хотят его — считают пустой тратой времени.
— А спросите у меня: «Что вы кушаете»? — советует нам Нина.
— Так что — у вас свое хозяйство плюс автолавка три раза в неделю.
— Мы и в Лельчицы можем съездить. Спасибо тем, кто нам автобусы два раза в неделю пускает, чтобы в Лельчицы свозить в «Евроопт». Я даже мечтаю выиграть в «Евроопте» квартиру в Минске. В Минске буду зимовать, а тут будет дача. Наше Зарубаное хорошо живет. У нас фонарь (центральное освещение) светится. Доктора к нам ездят — раз в месяц с плановым осмотром. И давление померят, и так расспросят. Тихо, соседей сварливых нет. Захотела в ванну — еду в Лельчицы к сестре. К приезду уже ванна набрана. Она хоть со мной в первый раз в краеведческий музей сходила. Хороший в Лельчицах музей, компактный.
Но плохо тут, что работы нет. А коммерческой жилки у меня особой нет: как сбывать тех же кроликов — не знаю пока, — говорит Нина. — И машины нет, чтобы возить куда-то продавать...
Виновных нет
Председатель сельисполкома переживает, «как будет подана тема». Не будет ли в статье написано о том, что деревни вымирают, потому что местная власть недорабатывает?
— А как «дорабатывать»? Всем сельисполкомом по десятку детей рожать, а потом у них паспорта отбирать, чтоб в город не ехали? — шутим мы.
Ни у кого нет идей, как остановить этот процесс. Он выглядит таким же естественным, как взросление, старение и смерть. Может, эта земля не нуждается в таком количестве людей, какое тут появилось после коллективизации, войны, осушения болот?
А болота тут были непролазные. Люди жили на островах — как в мележевских Куренях из «Людей на болоте».
Смотрим данные конца 19-го века. Заходы в 1897 году записаны как хутор, а через 60 лет тут — 238 жителей. Крупка в конце 19 века — 21 двор, 122 жителя. Через 60 лет — 452 жителя. Чапаевск (Берзавод) в начале 20 века был хутором на 10 дворов, 77 человек. После коллективизации, согнавшей людей в деревни, вырос до 238 человек.
А скольких мог прокормить — до состояния «всего хватает» — остров в болоте? Стандартный хутор, кормивший семью в 10 человек, — это несколько коров, пара лошадей или волов (тут их использовали активно до войны), свиньи, куры, пасека, поля, засеянные в том числе и льном. Хутора в коллективизацию исчезли, крепкие хозяева сгинули в ссылке или были расстреляны. Их дети пошли работать за трудодни на коллективные поля. Полей было мало — до массовой мелиорации, начавшейся в 60-е. Зато сейчас — паши не хочу. Но и людей, чтоб обработать земли, много не нужно — не конями пахать, тракторами.
Людмила, уроженка деревни Крупка, рассказывала:
— До деревни в 1960-м можно было нормально проехать только в морозы или затяжную сушь. Дорогу отсыпали, но она снова тонула. Одна деревня разбивалась болотами на несколько частей. Когда начали осушать болота, все радовались. А потом исчезла клюква, исчезли криницы.
Почему ее поколение покинуло родину, можно понять по детским воспоминаниям Людмилы:
— Шесть детей было в семье. В моем раннем детстве не было в деревне даже электричества — учились при лучине. Не хватало еды, и городской еды хотелось — братья ночью вставали и крались к макаронам — грызли их сырыми. Сахар мама давала только младшему, чтоб не плакал, по крошечке — сахар был роскошью. Одежды не было, ткали-шили сами, обуви не хватало. В 70-е стало легче, но все молодые хорошо понимали: в деревне всегда будет тяжело жить. Была возможность учиться — учились, ведь стипендия позволяла выживать. Все шесть братьев и сестер уехали, рассеялись по всему Советскому Союзу. И практически все двоюродные, троюродные уехали. А потом уехали дети тех, кто остался в деревне.
Теперь в Крупке еще живут люди, появилась агроусадьба — ее отстраивают дети выходцев из Крупки, прожившие всю жизнь в Казахстане.
И часть домов поддерживают наследники. Да, это накладно и непросто. Но это настоящая родина.
