Он не считает себя революционером со стажем и говорит, что очень мало бывал на протестах: холодная Плошча-2006, выборы 2010 года с их множеством кандидатов, тунеядские протесты весной 2017 года. Это всё.
Собеседника зовут Денис, но это вымышленное имя. Мы используем его по просьбе героя, который на момент интервью не чувствовал себя в безопасности. В повседневной жизни Денис занимается разработкой для одной из минских IT-компаний среднего размера, а его любовь – музыка.
9 августа 2020 года Денис пошёл узнать результаты голосования на своём участке в центре Минска, но не дошёл. Его посадили на пять суток, с воскресенья до пятницы, и Денис считает, что был в плену.
Интервью сделано в августе 2020 года.
Как я попал в плен
В день выборов мы с приятелем решили пройтись. Созвонились незадолго до времени, когда на избирательном участке вывешивают списки. Но успели пройти буквально 100 метров в направлении библиотеки Пушкина, как на нас накинулись люди в штатском.
Они кричали: «Милиция» – и хорошо, что хотя бы так, я отдаю себе отчет, что живу не в правовом государстве. Нас положили лицом в землю на возвышенности, возле сквера Мулявина, и это был бред, абсурд.
Воздействие на нас пытались оказывать с самого начала. Тихари давали подзатыльники, один показал на меня и сказал другому: «Ввали ему!» – и тот дал мне в рёбра. Легко, чтобы тот, первый, отвязался. Удар был очень слабый.
– То есть ты не страдал?
Да нет... Я страдал из-за этих гадких пластиковых затяжек на запястьях (молодой человек показывает следы на запястьях, которые остались спустя почти две недели – ЗП). Но это было только начало.
Потом нас отвезли в Советское РОВД, вели через какие-то подвалы и положили на пол. Стоял постоянный крик: «На колени встал! На колени!» Мимо постоянно ходили люди на какие-то совещания. Вокруг тебя стоит четверо солдат внутренних войск. Я узнал солдат по форме – светло-коричневая, со вкраплениями темно-желтого цвета. Обычные ребята, которые просто охраняют тебя. А ты лежишь и чувствуешь запах их кирзовых сапог – запах начищенной обуви.
Когда ты два часа с руками за спиной, то поначалу эта поза может оказаться удобной. Но постоянно ноют запястья, а через десять минут начинают и плечевые суставы. Естественно, нельзя шевелиться, и я недоумевал: почему так неудобно, это же простая поза! Это какая-то бесконечная пытка.
Помогает фокусироваться на дыхании, или закрываешь глаза и пытаешься заснуть. Как? Да никак, не спится. Открываешь – а перед тобой тот же ботинок. Тут кто-то кричит: «Он мешает ходить!» Бац – и тебя перенесли.
Да, меня на самом деле носили по участку. Давали ли самому ходить? Нет конечно! На там нельзя голову поднять, чтобы никого не запомнил, ты постоянно смотришь в пол. Если поднимаешь, её просят опустить и не стесняются в выражениях.
Чем отличаются пытки от ударов?
До этого я бывал только в местном РОВД, когда в 15 лет журили за бутылку пива. Но то, что я слышал о происходящем в коридорах, застенках и двориках на Окрестина, не идет ни в какое сравнение.
К людям, которая попали 9 числа, было более-менее нормальное отношение. Наверняка они смотрели в документы и думали, что мы ещё не злостные нарушители и не кидались камнями. Меры принимались к тем, кто приезжал в ночь с 9 на 10 или 10-го.
Было много силового и психологического воздействия. Людям пытались показать их беспомощность и всесилие надзирателей, внушить, что бесполезно сопротивляться. Чтобы усомнились те, кто хочет смены режима.
– Расцениваешь ли ты происходившие рядом с тобой и на твоих глазах как пытки?
– Ну да, это были пытки. На Окрестина я слышал через окно, как дубасят людей, как в ночи люди покорно кричат: «Я люблю ОМОН».
– Что такое пытки?
– Мне кажется, это применение силы в ситуации, когда это не требуется.
– Делал ли с тобой на Окрестина или в Жодино то, что ты бы назвал пытками?
– Нет. Лупили – да, был даже человек, у которого сломана лодыжка. Его приняли 9 или ночью с 9 на 10.
– Было ли, что у вас кому-то нужны были скорая или доктор?
–Наверное нет, кроме того человека с переломом.
– Он долго пробыл без медицинской помощи?
– Всё время на Окрестина, это три дня.
– Как думаешь, в чём разница между лупить от пытать?
(пауза)
– Это отличается вообще?
– Ну да. Но чем – надо подумать. Возможно, степенью агрессии. Лупят – это когда без садистских наклонностей, без презервативов на палках, про который рассказывали. Но ни со мной, ни с кем-то из нашей камеры такого не происходило.
Было, что какой-то человек призывал к бунту, но мне идея казалась нелогичной и рискованной. Я понимал, что могу выйти на свободу гораздо раньше, если всё будет тихо. В общем-то так и оказалось.
В какой-то момент охранник позвал старшего ОМОНовца, и этого человека вывели. Потом были слышны звуки ударов, и он вернулся со сломанным носом и весь в крови. Вернулся через минуты три – столько занимает процедура силовых нравоучений.
– Научили его?
– Ну да. Он притих.
Казалось, что это происходит не со мной
Я был одет в джинсы, чёрную майку, носки. В этой одежде я был все пять дней, стирал её – там был какой-то кусок мыла. Стирали не все, но воняло ото всех. Некоторые умудрялись даже душ принимать. Для этого у нас было три пластиковые бутылки.
– Какие там ещё были запахи?
– На Окрестина – ужасные запахи, пахло прокисшим потом. В Жодино доносился легкий запах аммиака – ведь все туалеты в камерах.
…Иногда казалось, что это происходит не со мной. Для меня это был бэд-трип, как будто пять дней под наркотиками. Просто ждёшь, пока организм переработает токсины и всё станет нормально, ты потихонечку вернёшься в реальность. Тюрьма растворится, а ты очнешься дома на диване. Постоянно были такие мысли.
– Что тебя поддержало?
– Я старался поддерживать себя сам. Поддерживала тумбочка, если повезло и удалось на неё опереться, или на стену – это счастье. Мы спали кто как может. Я сидел на тумбочке в позе лотоса, концентрируясь на дыхании, и как-то раз даже забрался на кровать, калачиком.
Ещё поддерживали люди, которые стояли под Окрестина.
– Считается, что таким людям нельзя не говорить громче, чем надо, иначе плохо станет тем, кто внутри. Это так?
– С нами такого не было.
Главная проблема
Я считаю, что был у них в плену – меня похитили. Конечно, дали какой-то протокол. Я купился и подписал его, когда после трёх дней на Окрестина меня пообещали отпустить домой. Но это было наивно: подписал и уехал на Жодино. Нас всех надурили.
Зато в Жодино появилась еда. На Окрестина её не было с воскресенья по среду, только вода. Но я же понимал, что нахожусь в плену. За всё время в тюрьме я похудел на 5 килограммов (за пять дней).
Как только зашёл, мне сразу дали кусочек хлеба. И я такой: блин, хлеб... Но кстати это был не первый кусочек. Первый мне дал какой-то то-то человек, которого не раз ловили, он как-то его пронес. Он поделил хлеб, когда нас ещё держать во временном изоляторе… Да он вообще Гудини! Постоянно освобождал руки из этих браслетов.
Потом в Жодино нас кормили кашей, похлебкой, был борщ, более-менее похожий на суп. И ещё какой-то суп, который все отказались есть. Поэтому нам давали его и на первое, и на второе.
Запомнилось, что чай пили из круглых, военных таких кружек из алюминия, дико горячих. Миска тоже была из алюминия, очень погнутая, я такие видел в деревне у собак – сжатые, потёртые. И естественно, это миска было после предыдущей камеры, ты сам моешь. Но опять же, это была наименьшая из проблем, главным было само наличие еды.
– А что было проблемой? Были вообще проблемы?
– Да. Не было ботинок, все пять дней я проходил в носках. У меня были белые кеды, вот эти (показывает обувь, который пришел на интервью – ЗП). Из них пришлось достать шнурки, а без шнурков они никак не держатся на ногах. Кеды постоянно падали, конвоиром постоянно приходилось ходить и подбирать их, и в конце концов кеды изъяли. «Мы тебе положим их в рюкзак. – Ну ок». Так я, в общем-то, согласился, и потом пожалел.
Ещё проблемой была сама эта ситуация, когда я находился там, но с этим я вообще ничего не мог поделать. Был бы даже удивлён, если бы в камере находилось четыре человека и было бы четыре кровати. Но всё было иначе.
Площадь камеры – четыре на четыре, и среди этого всего огромный туалет, который занимал непозволительно много места – один метр квадратный или даже больше. Умывальник, две двухъярусные кровати… Сначала нас было шестеро, а после – 38 человек, стекала влага по стенам.
Постоянно приходили надзирателей, говорили заполнить списки – вероятно, для волонтеров.
Ничего удивительного.
«Она с них не слезала, называла фашистами»
– Ходят шутки о том, что сесть после выборов – это шанс познакомиться с интеллигентными людьми. С кем ты сидел, что это были за люди?
– Да, было такое. Был один человек, который лежал возле тумбочки, у прохода. У него, кажется, какая-то своя компания с обучающими курсами по разработке и программированию. У нас были общие интересы, и мы общались. Обсуждали, например, soft skills – навыки, которая у меня хромают, я интровертный человек.
Ещё в камере был велосипедист, прямо в велосипедных лосинах. Если я любитель, то он заядлый веломан, с накаченными ногами. Он рассказывал про свои путешествия на велосипеде в Украину и другие страны ближнего зарубежья.
С нами был ещё гражданин Израиля. Он постоянно недоумевал, что происходит и сколько это может длиться, спрашивал, что за бред – и просил консула. Он рассказал, что что-то отмечал с друзьями в кальянной возле стелы и вышел покурить. Говорит, к нему подошёл кто-то в штатском и сказал пройти с ним, не объясняя, за что. Так он попал к нам.
Почему? Мне кажется, потому что он был одет в белую майку, красные штаны и белые кеды. Не повезло. Он снова требовал консула, но, судя по всему, ничего не произошло. Он вышел через минут 30 после меня в Жодино.
Вообще беседы шли регулярно и приостанавливались ночью, часа в четыре, когда все ненадолго отключались.
Кстати я видел людей, пострадавших от гранат. У них была разорвана одежда и были следы под ней. Одного из таких людей мы подозревали в том, что он засланный – под разорванной одежды у него не было ожогов. Обычно он молчал.
– Были ли девушки?
– Да, были в соседней камере, разного возраста. По-моему, была и Нина Багинская. В камерах есть такая кнопка, которую нажимаешь, она подаёт сигнал – и они сразу прилетают. И она с них не слезала, ругалась, называла фашистами.
Кажется, видел её на Окрестина в прошлую пятницу, когда забирал вещи. Кстати, снаружи здание на Окрестина выглядит довольно безобидно, особенно когда солнце.
– Сел бы на лавочку рядом посидеть?
– Да, спокойно. Но микроавтобусы теперь я обхожу.
Я допускал мысль, что выйду и окажусь в чистом поле
Всего пробыл там полных пять дней, с вечера воскресенья по вечер пятницы. Там было некомфортно, но интересно: я никогда не бывал в таких местах.
– Был ли у тебя суд?
– Да, был на Окрестина. Судья говорил очень быстро и давал обычно людям 15 суток. Мне казалось, что они прикалываются: в протоколах было написано, что люди кричали «Жыве Беларусь» и «За Канопацкую!»
Мой суд длился минуты три-четыре, дали восемь суток, из которых я отсидел пять. Когда меня отпустили, никто ничего не говорил.
– Чувствуешь ли себя должным государству эти трое суток?
– Нет, вообще никак. По документам у них есть право заставить меня досидеть. Я не знаю, правда ли то, что написано в бумагах, которые обычно дают подписать – что при повторном таком же задержании будет уголовная судимость. Подписывал ли я такую бумагу? Не знаю. Мне давали бумаги на подпись, но я очень хотел выйти, надоело всё.
Выходя, я вполне допускал мысль, что окажусь в чистом поле и буду искать телефон. Но возле тюрьмы было масса волонтеров, и я был этим поражён: тысячи людей, палаточный лагерь, раздают бесплатную еду, таблички с бесплатным такси до Минска или Баранович.
Свой телефон я забрал уже потом, на Окрестина. Может, они и должны этапировать вещи вместе с тобой, но людей-то было много, тысяч шесть-семь. Они просто не могут разобраться в этом море вещей.
«Если у машины нет номеров – тогда всё понятно»
Я вышел и максимум через два часа оказался дома. Сразу заехал к матери товарища, которая меня задержали, и сказал, что с ним всё хорошо. Ведь нас задержали как раз когда он говорил по телефону, разговор с ней только начался.
А друг до этого сидел два года по политическим причинам, он был анархистом. Поэтому после выхода я сразу заехал к ней. Конечно, она была вся в слезах. Я ей рассказал, что ничего такого не случилось, что Жодино просто курорт.
– Как думаешь, правильно ли называть Жодино курортом?
– В сравнении с Окрестина – да, ведь можно было спать вдвоём на одной кровати.
– Что ты сделал первым делом, придя домой?
– Меня встретила кошка, погладил её (улыбается практически впервые за интервью – ЗП). Что ещё? Потом был футбольный матч, точно! Мы у брата посмотрели футбол с вафлями и чаем.
А потом я поехал домой и принялся поглощать новости, потому что неделю прожил в неведении.
– Что тебя больше всего удивило из прочитанного?
– Что поднялись все. Об этом ещё волонтеры рассказывали, что что начались забастовки и отозвалась мировая общественность. И я подумал: ничего себе, вот он влип...
– Сколько дней тебе потребовалось, чтобы отойти от происходившего?
– Где-то неделя, но можно было ускорить этот процесс. Всё зависит от тебя: если быстро погрузившись в дело, начнёшь наверстывать по работе – это поможет. Уйдя с головой туда, ты уже не оставляешь места другим мыслям.
– Как изменилось твое восприятие города по сравнению с тем, что было до выборов?
– Он стал немного опасным. Тебя могут забрать просто везде, и нужно оглядываться. Да, я стал больше оглядываться и с опаской, то есть трезво смотреть на незнакомые машины, похожие на маршрутки, минивэны... Если стоит странная машина, то безопасно ли проходить мимо неё? Пока что, как мне кажется, нет стоит. Это звучит абсурдно, но такова реальность.
А особенно если у машины нет номеров – тогда всё понятно. Я недавно прогуливался по ночному проспекту и видел такие: мчат, без номеров. Это не что -то вымышленное, они реально могут забрать снова.
... И ты опять начнёшь всё это проходить. Я же до этого никогда не был в тюрьмах. При этом я понимал, что ничего не сделал, Но подумал: чёрт с ней, с неделей. это эмоциональный скальп. Но второй раз не хотелось бы, это уже не интересно.
Я не хочу уезжать, потому что здесь хорошо
– Ты сегодня пришёл без телефона. Почему?
– Мне кажется, он может прослушиваться. Если они настолько изобретательны, чтобы переделывать машины под маршрутки, переодеваться в гаишников, сидеть в скорых – то прослушка телефона это самое простое. Не знаю, зачем им это надо, но наверняка есть люди, которые ведут тех, кто недавно вышел.
Ведь накануне выборов я заметил в городе какие-то подозрительные маршрутки, тонированные. И подумал: что за бред? Они должны быть прозрачными. Но на них были надписи: Уручье, ещё что-то... И мы с товарищем смекнули, что, возможно, это такой [способ маскировки].
Мне кажется, что в то воскресенье меня заметили заранее. За несколько часов до задержания я приходил на избирательный участок и видел тихарский бус с тонированными стеклами и сотрудников в характерной одежде. Еще один странный человек сидел в комиссии, он разглядывал, к какому дому относится голосующие (дома всего три), он же мог видеть на людях белые браслеты.
Думаю, они уже тогда примечали, кого нужно брать, чтобы не допустить движения вечером.
– Верно ли я понимаю, что ты полагаешь, что таких, как ты, могли выслеживать?
– Да, я такое допускаю. Я ставлю себя на их место. Если бы у меня была задача не допустить вечером беспорядков, я бы отслеживал людей заранее.
– Если тебе предложат релокацию, то ты уедешь?
– Наверное, пока нет. Не хочу уезжать. Если не брать во внимание эти события, то мне здесь хорошо.