Вместе с мужем Павлом Чопенко Лора Белоиван живёт в посёлке Тавричанка Приморского края. Лора — принципиальный противник океанариумов. Она спасает, выхаживает, лечит и выпускает на волю тюленят.
Недавно со скандалом открылся Приморский океанариум... всего за неделю погибли трое животных — детёныш сивуча по кличке Старк и два белобоких дельфина. Правда, список погибших был начат задолго до открытия океанариума — пять лет назад. С тех пор будто по чьей-то злодейской воле, что ни год, уходили один за другим белухи, моржи, дельфины, нерпа, калан, рыбы без счёта… Заточенные в своих клетках и тесных бассейнах в условиях стройки, звери задыхались, болели, глотали веревки, попадали под решётки-заглушки…
— Лора, первое, о чём хочу спросить: может, везде, где есть океанариумы, такая беда происходит?
— Давай дифференцируем дельфинарии и океанариумы. Не все океанариумы содержат морских животных, но наш океанариум состоит из двух главных департаментов — дельфинариума и аквариума. Там, где в неволе содержатся морские звери, хорошо не может быть по определению. Улыбка дельфина — это чушь: у дельфина такое строение челюстей, вот дуракам и кажется, что дельфины улыбаются. Дельфины в неволе плачут, только все на это плевать хотели.
— А дрессировщикам подчиняются за еду…
— Нет. Представь, что тебя на всю жизнь заперли в однокомнатной квартире — даже если тебе туда любую еду от мишленовских поваров таскать будут, что толку? Ты же от тоски зачахнешь: тебе тесно, скучно, тебе невыносимо, потому что ванна-то вот она, а тебе хочется в море искупаться, но где море и где ты? И у тебя, конечно, гиподинамия, депрессия, общения нет никакого и только одно развлечение: психотерапевт приходит иногда. Для мормлеков в дельфинарии вместо психотерапевта — дрессировщик. Что бы он там о себе ни думал, как бы ни гордился своими талантами принуждать зверя к дружбе, дело не в нём. Животные идут на контакт с дрессировщиком охотно, если только тот не полный чудак, потому что это хоть какое-то общение, хоть какое-то подобие осмысленности, интеллектуальной занятости. Морские животные очень разумные существа, и они очень социальны. Дрессировщик для них — это лучше, чем тотальная пустота в замкнутом пространстве.
А что касается условий содержания, то невозможно создать мормлеку хороших условий в банке с водой: любой бассейн, любой резервуар для них тесен, они в природе шутя проплывают сотню километров — просто чтобы поболтать со знакомыми. Поэтому в неволе им плохо всегда, а там уже детализация: плохо, как в аду, или плохо, как в тюрьме, а если плохо, как в тюрьме, то как в какой — как в «Крестах» или как в лагере под Пермью, — это, конечно, имеет значение для заключенного, потому что отбывать срок, наверное, легче там, где администрация не тырит посылки от родственников.
Но дельфины, моржи и тюлени не получают посылок, а заключение у них пожизненное, без права на помилование. Хотя они ни в чём не виноваты. Звери в идеальных дельфинариях всё равно довольно быстро умирают, а в неидеальных их убивают: грязной водой, инфекциями, плохой рыбой, скотским отношением. И до этого никому нет дела. Но если в океанариуме федерального значения — смерть за смертью, если там зверю разбили голову, то уже невозможно делать вид, что всё идет по плану. И тем не менее — ни тебе пресс-конференции, ни каких-либо публичных заявлений руководства. Почему вы не плачете? Почему волосы не рвёте на себе? Почему не говорите, что это ЧП, из-за которого вы не можете дышать? И что таких трагедий не повторится больше, почему не говорите?
Не обязаны. Не несут ответственности. Жалуются, что против них чуть ли не инспирированная кампания, что невинно страдает их репутация, что они в суд пойдут, всех привлекут, всех накажут. Господи, да никакой пиар-кампании не надо, они же сами себе чёрные пиарщики. Не представляю, что можно придумать убийственнее для своей деловой репутации, чем невыход на публику по факту такого страшного ЧП.
— Но, знаешь, был один случай выноса сора из избы. Сюда вдруг позвали журналистов. Это было нужно, чтобы рассказать, как там все распрекрасно, и «затмить» опубликованную СМИ скандальную анонимку. В ней говорилось о смертях животных, об отключениях электричества, плохой воде и еде, инфекциях, о купаниях высоких гостей руководства в бассейнах с дельфинами. Директор океанариума Серков оправдывался тогда перед нами, журналистами, тем, что, дескать, идет строительство, много посторонних, всех не проконтролировать… Теперь там вроде все свои, а ЧП продолжаются. Но, может, не за все надо спрашивать с того же Серкова (хотя с него, собственно, пока никто особо и не спрашивает)? Только ли его вина, что дельфины, моржи, сивучи несколько лет до открытия океанариума томились буквально на стройке? Как думаешь?
— Вообще, за всё, что происходит на судне, отвечает капитан. Поэтому далеко не каждый штурман становится капитаном, в старпомах оставаться проще. Послушай, ты в курсе, что я не люблю называть себя писателем, но всё-таки я — он. И вот иногда, когда нет явных объяснений происходящему, я играю в такую игру, как будто пишу детектив. То есть, если данных не хватает, их придумывают, и так поступает каждый, но в быту это называется «домыслы», а в литературочке — «детективная повесть». И вот, например, детективная повесть о том, как в одном губернском городе есть океанариум, в который ввалена прорва государственных и негосударственных средств, которому открыт зелёный свет на закупку животных. Этот океанариум пополняется и пополняется, а звери дохнут и дохнут… Такой сюжет.
Понимаешь, человечество ничего нового о себе не изобрело со времён Сократа и Аристотеля. Если происходит какая-то цепь событий, более или менее одинаковых, сразу возникает вопрос, кому это выгодно и в каком смысле это выгодно? И другого ответа человечество тоже не изобрело. Как правило, ответ один: выгодно тем, кто получает от этого деньги.
И вот если бы я была автором детективов, я бы этот вопрос задала себе и ответила бы: всё из-за денег. Помимо отмывки, откатов, воровства (всё это было и до сих пор реально рассматривается в судах), я бы, наверное, такой сюжет придумала: океанариум некоего губернского города находится в доле со страховой компанией. Чисто детектив, подчеркиваю. Ведь все животные там должны быть застрахованы, и не на маленькие суммы, а убийства ради страховки, совершённые под видом несчастного случая, — классика жанра. Но это такая сюжетная идея, мне просто ничего другого не пришло бы в голову, если бы я писала детектив или синопсис сериала про некий океанариум некоего губернского города.
— Кстати, буквально накануне гибели сивучонка Старка и двух дельфинов была опубликована информация, что Национальный научный центр морской биологии, в котором наряду с Приморским океанариумом состоят государственный Морской заповедник и Институт биологии моря ДВО РАН, получил 300 млн рублей «на закупку оборудования». Ну, так совпало.
— Это не громадные деньги на фоне тех сумм, которые вращаются в бизнесе поставок зверей из природы в дельфинарии. Косатка стоит миллион долларов. Только что выловленная, ещё не раскормленная белуха, кажется, десять тысяч долларов, а после транспортировки и адаптации к неволе цены увеличиваются в десятки раз! Тебе на ум не приходят аналогии? Это бизнес, который стоит в одном ряду с наркотрафиком, торговлей оружием и работорговлей. Собственно, это работорговля и есть.
— Или как это называется применительно к морским млекопитающим — живоотлов. Слово противное, но используется как официальный термин при выделении Росрыболовством квот на вылов морских млекопитающих. Рост квот на белух, моржей, а теперь уже и косаток в последние годы просто неимоверный, в разы. И достаётся этот жирный куш всяким дельцам, в том числе и от науки. И, как считают озабоченные этой раздачей специалисты, чем дальше, тем невозможней на это влиять.
— Есть в стране такая организация — Совет по морским млекопитающим. Я, кстати, и сама в ней состою. Так вот, в Совете состоят и учредители фирм, делающих бизнес на торговле животными и их коммерческой эксплуатации. И вот из-за этого смешения противоположных целей и интересов всегда будет побеждать та сторона, у которой больше денег. И полного запрета на отлов мормлеков мы не дождёмся, если только не чудо, не перелом в общественном сознании, не стигматизация самого этого бизнеса. Да, речь не идёт об угрозе популяции, речь о нравственности только. Вон, человеческая популяция, людей до х…а. Сократим на полпроцента — что изменится? Но никто ж не спорит, что работорговля, киднепинг, убийство, насилие — это плохо? Мы всё время упираемся в обсуждение простых вещей типа воровать ложечки или не воровать? И для большой части человечества вопроса нет. Почему бы и не воровать? Их же много.
Ты им говоришь, что невозможно в океанариуме, даже самом хорошем, создать условия — они всё равно плохие. Бывает, что животные объявляют голодовку протеста, и тогда их сажают на антидепрессанты, и они работают на износ и умирают гораздо раньше, чем это случается в природе. Ты это всё говоришь — тебя не слышат. Идут, покупают билеты в океанариум, радуются.
Океанариум в том виде, в котором он есть, — позор для Владивостока. Потому что его только что построили, он не по инерции, не по исторической традиции держит у себя зверьё, а просто взял и с этого начал. Со средневековой любви к мучительству, которое считает нормой. Понимаешь, если б на те деньги, что туда ввалили, содержались бы только рыбы, моллюски, черви какие-нибудь восхитительные морские — это было бы красиво, было бы прекрасно! Да те же скаты и акулы. Но не морские млекопитающие с их семейными связями, телепатией, интеллектом, языком, диалектами…
Они кричат — мы не слышим
— У меня ужасный есть опыт. Помнишь, во Владивостоке, на набережной, был загон с белухами? Я пошла туда, когда все эти мормлеки мне ещё были как рыбы, все едино. Отправилась просто потому, что «хлеба и зрелищ». Купила билет, зашла. Без всяких предубеждений, повторюсь. А дальше… У меня возник визуальный контакт с белухой, мы с ней встретились взглядами. И это был кошмар. Этот взгляд. В её глазах была такая тоска, такая боль, что у меня земля под ногами качнулась. И вдруг она закричала — я не выдержала, выскочила оттуда, а она кричала мне вслед. Со мной случилась истерика, единственный раз в жизни. Это было лет 25 назад. Я гоню ту историю из памяти, тот крик белухи, но…
Само собой, что в дельфинариях я больше не была никогда. И я бы ничего не хотела о них знать, понимаешь? Я и про малыша Старка ничего не хотела бы знать. Я бы даже заплатила за то, чтоб ничего не знать. И про моржей, и про дельфинов, погибших в Приморском океанариуме. Эта информация для меня токсична, я от неё умираю каждый раз, я нормальный такой нежный цветок, обычный обыватель-эгоист, у меня кишка тонка философски относиться к убийству сивучонка, ребенка этого несчастного. Мне хочется радоваться и веселиться, а не трясти головой, чтобы вытряхнуть из неё картинки с убитыми зверями.
Я не знаю ни одного океанариума-дельфинариума в нашей стране, про который можно было бы сказать: о, тут всё чётко! Это как про концлагерь сказать: о, какую чёткую тут газовую камеру придумали! Заключённые совсем не мучаются, очень быстро задыхаются. Ба-бах, и всё. Отличная проходимость!
Содержание морских зверей в неволе — это мерзость и бесстыдство. Невозможно сказать о заведомо бесстыжем заведении, что оно хорошее и там хорошие условия. Причём это не вынужденно, как тюрьма, ведь в любом социуме есть преступники. Это чистой воды прихоть, это алчность, это горе и страдания животных, разлученных со своими семьями, обездоленные детёныши, осиротевший молодняк.
— Лора, а мало ли прихотей человеческих? Всё, что связано с живой природой, всё, что ни возьми, — зоопарки, охота, океанариумы — всё прихоти. Как говорится, красиво жить не запретишь.
— Если животные оказываются в неволе, для этого должна быть более веская причина, чем желание дураков ходить и пялиться на них за деньги.
— Но таких миллионы.
— Понимаю. Тех, кто отправлял евреев в газовые камеры, тоже было много. Может быть, кто-то и сегодня считает, что геноцид — это нормально, но социум в основном полагает иначе, и профашистские лозунги — уголовное преступление.
Рассчитывать на благоразумие миллионов?.. У миллионов архаические представления о том, что мы — венец творения. А есть более продвинутые варианты, когда человек понимает, что такой красивый на планете не он один. Что другие существа тоже любят своих детей, чувствуют боль и предпочитают жить на свободе. Когда-нибудь придёт такой момент, когда общественное мнение разделится на более или менее равноценные половины — за и против. И тогда уже можно будет вести предметный диалог, ставить вопрос о запрете отлова зверей и запрете дельфинариев. Этот вопрос уже сейчас звучит вовсю, просто те, кто его ставит, в меньшинстве, а остальные предпочитают хмыкать и считать, что это меньшинство — сентиментальный идиотик.
Дельфинотерапия — это миф
— Это плацебо — с одной стороны. И лицемерная подмена смыслов — с другой. Польза дельфинотерапии не доказана никем, во всяком случае, такая польза, которая бы отличалась от пользы канистерапии, иппотерапии, прикладывания кошек к израненной душе и так далее. А вот вред доказан.
Любое морское млекопитающее заразно. Опасные вирусы и бактерии содержатся у мормлеков и в крови, и в слюне, и на поверхности кожи. Более того, симптоматика заражения даёт картину совершенно другой клиники, а соответствующий ей курс лечения не эффективен. Часть бактерий — сопрофиты, сами звери никак от них не страдают, а для человека они могут быть смертельно опасными. Не представляю, какая холера загнала бы меня в один бассейн с тюленями: мы работаем с ними в перчатках, потому что тюлений микоплазмоз дарит незабываемые впечатления — у меня был, я знаю, о чем говорю. Для того чтобы заразиться в первый раз, оказалось достаточно микроскопической свежей царапины на пальце и порванной перчатки — не заметила, как зацепила о металлическую сетку, заходя в вольер. Слюна попала в кровь при кормлении, а через несколько часов я уже помирала, и никто не знал, как меня спасать — спасибо подруге, профессору-гепатологу на Каширке, она в какой-то год была чемпионом по поиску «Яндекса», отыскала описание фокамикоплазмоза на английском, позвонила мне и велела срочно принять ударную дозу доксициклина. Мне известно по крайней мере о пяти случаях, когда людям, заразившимся от ластоногих, хирурги вскрывали руку от запястья и чуть ли не до плеча, разыскивая межтканевый абсцесс, которого нет. Потому что никогда не сталкивались. Кстати, на русском, кажется, до сих пор описания нет... Я потом ещё пару раз заражалась, но это были уже нормальные честные укусы, да и я уже знала, что делать.
— Тюлени кусаются?
— Конечно. Любое животное, у которого есть зубы, может укусить. Особенно в стрессе. Но даже если зверь не пускает их в ход, всё равно рисков выше крыши. Тот же Гриша Цидулко приводит в пример известный случай, когда мальчика, искупавшегося с дельфинами и едва не погибшего от пневмонии, спасли лишь потому, что его мама — научный сотрудник океанариума, догадалась лечить его специальными антибиотиками для дельфинов. Потому что поняла, что возбудитель был передан дельфином. Не надо лезть к ним в бассейн.
Поход в «супермаркет»
— Лора, а что скажешь по поводу того, что океанариум — не только развлекательное, но и научно-образовательное, просветительское учреждение?
— Скорее, беспросветное. Изучать морских животных надо в море, настоящие учёные, кстати, так и делают. И глазеть на морских животных тоже можно только в море. Когда я так кому-нибудь говорю, меня слушают, кивают — «Да, понимаем, но у нас нет другой возможности показать нашему ребёнку дельфинчика». А я спрашиваю: «А на кой твоему ребенку показывать дельфинчика?» Он что, умрёт, если его не увидит? Или что-то ценное о нём узнает хотя бы, увидев? В неволе всё не так, там вашим детям показывают страдающих заключённых, у которых строение челюсти так некстати смахивает на улыбку.
А вот доживёт ваш мальчик или ваша девочка до возраста, когда начнёт зарабатывать, выйдет в море на катере, а дельфины будут прыгать вокруг. Свободные дельфины! Это другое дело совсем, когда от восторга дышать забываешь. От них такая волна идёт — ух! Десять лет жизни сразу прибавляется.
— Скажут: денег нет, бедные мы.
— Извини, но опять приведу в пример себя прекрасную. Я пожилая, неспортивная, мне 50 лет в обед, я курю, я, в общем-то, лодырь и тоже довольно бедная. Этим летом собралась и полетела на Таймыр, к моржам моря Лаптевых. Была на двух лежбищах. Это был фототур, народу пять человек всего, денег стоило до горизонта, отеля с завтраком не было и трансферов от лежбища до лежбища тоже, нормально на резиновой лодке между льдинами, холодрыга, тернии, тяготы, лишения — восторг такой, что не знаю, с чем и сравнить. И вот мы там рядом со свободными дикими моржами ходили, понимаешь? Сперва они нас заподозрили, насторожились, кто-то в воду пошёл спасаться на всякий случай, а потом махнули на нас ластой и перестали внимание обращать. Мы были так близко, что можно было коснуться рукой тех, кто с краю лежал, но из уважения к ним, к их прайвеси, мы руки не распускали. Фотографировали, смотрели, как мамашки целуют своих ненаглядных младенцев, как обнимают их и прижимают к себе — совершенно по-человечески. И мы всё это видим, нам разрешили это увидеть — и Бог разрешил, и моржи. На узкой галечной косе, далеко-далеко, почти в космосе, на полторы тысячи километров севернее Норильска — были только мы, Бог и моржи, которые целовали своих детей.
А в дельфинариях Бога нет. Это сатанинская зона ответственности.
Я считаю, что встреча с дельфинами, с моржами, с котиками, с косатками, тюленями и китами не должна быть такой же лёгкой и доступной, как поход в супермаркет. Это должно быть событие жизни, и оно должно произойти ценой преодоления какого-то, через труд. И это нормально, если не каждый справится. Никто же не стонет: «Даааа, альпинистам-то хорошо, а мне-то никак на Эверест не попасть». Никак — значит, сиди дома, смотри National Geographic. Думаю, тут не в деньгах дело, а в лени и в потребительском разврате. Не покупай всякого го**а с год — вот и деньги. Оторви жопу от дивана — вот и путешествие. Всё осуществимо, если это действительно мечта. А если не мечта, то при чём тут дельфины? Чем они виноваты, что ты свою задницу можешь только в дельфинью тюрьму транспортировать?
— Ты веришь, что можно раскачать устои, изменить общественное мнение?
— Иногда нет. Но чаще — да. Верю, что скоро дельфинарии станут считаться стыдным развлечением для маргиналов — это так и есть, просто многие пока об этом не слышали — и спрос упадёт, потому что никому не хочется быть маргиналом и парией. Никто в более-менее приличном обществе не осмелится сказать, что он, например, любит по выходным обдирать кошек или стрелять из рогатки по песочнице с малышнёй. И пялиться на зверей в дельфинариях станет так же немыслимо. Всё меняется довольно быстро. Десять лет назад, когда мы начинали заниматься тюленями, все крутили пальцем у виска и говорили: «Вы идиоты. Нафига вам это надо? Тюленей полно! Они дохнут, и это нормально». Понимаешь? И каждому нужно было объяснять — сейчас уже не надо почти — что, например, людей тоже довольно много, подумаешь, один на тротуар упал и дёргается, естественный отбор же, нормально. Но мы вызываем «скорую» — не потому, что человеческая популяция пострадает из-за смерти одного человека на тротуаре, а потому что жизнь конкретно этого человека, как и любого другого, — уникальна, и если он умрёт, это будет дыра в пространстве и горе для близких, — и с этим никто не спорит. И мы объясняли: мы занимаемся не спасением популяции, наша задача совершенно другая — помочь вот этому конкретному живому существу, которое страдает, которого можно спасти. Ему было больно, страшно, одиноко. Он погибал. Но не погиб.
Знаешь, когда они выздоравливают, выживают, это так прекрасно. Единственная награда: выпихиваем в море толстое — теперь уже толстое, ага — живое существо и наблюдаем. А с прошлого года начиная все наши выпуски проходят с дайверами, и они тюленят наших снимают под водой. И удивительные вещи мы таким образом видим. Вот, например, выпускали тюленя Павлентия, а у меня сердце кровищей обливалось: Павлентий такой деточка, как он в этом море будет, он же маленький. Знаешь, у меня иногда включается какая-то мамочка неясной видовой принадлежности, и я впадаю в нелепость типа «боже, дождь пошел, тюлени там промокнут». Но вот смотрим видео: плывёт наш Павлентий между двух скал, спокойный, деловитый, и осматривает их так рассудительно, как будто у бригады строителей квартиру отремонтированную принимает. Домой вернулся. Это такой был кайф! Стоило того, чтобы несколько месяцев ему косточки из рыбы вынимать — у него пилороспазм был, он погибал от того, что есть не мог. Вылечили.
А какой кайф у тех, кто работает в океанариуме? Я не знаю. Я не смогла бы, не хотела бы ни за какие деньги работать в месте заточения умных, обаятельных, прекрасных животных. И очень сочувствую тем сотрудникам океанариума, которые свято верят, что можно из этого что-то хорошее сделать, научно-образовательные программы и что там ещё. Тут тебе и президентское участие, и деньги вроде бы не проблема. Вроде того: «Ну да, что-то пока не получается. Но потом-то всё будет хорошо...» Я им сочувствую очень в их заблуждении, их наивности. Хорошо не будет.
Морские животные — это же ювелирные создания. Нежные очень. В неволе — чуть что, любой сбой, и вот тебе трагедия. Но коммерческая неволя и есть сбой, один сплошной непрекращающийся сбой до самой смерти. И она себя долго ждать не заставляет.
Тем временем
У китов и дельфинов обнаружили способность контролировать удары сердца
Морские свиньи Фрейя и Сиф открыли учёным секрет: вероятно, все китообразные дельфины умеют регулировать частоту сердцебиения в зависимости от глубины планируемого погружения, сообщает moya-planeta.ru.
Кроме того, эти млекопитающие умеют оптимизировать скорость, с которой расходуют кислород, в зависимости от продолжительности погружений. Учёные говорят, что морские свиньи выполняют этот контроль сознательно.
Это открытие также может объяснить, почему от внезапных громких звуков, шума от проходящих кораблей или подлодок киты выбрасываются на берег: стрессовые ситуации ввергают животных в панику, провоцируют потенциально фатальное снижение давления, боли и спутанность сознания.
Специалисты наблюдали за жизненными показателями морских свиней Фрейи и Сифа, которые плавали со специальным оборудованием, замеряющим их пульс. Исследователи научили пару совершать погружения, которые длились 20 и 80 секунд, а затем проигрывали им звук, связанный с 20-секундным погружением.
Учёные увидели, что морские свиньи не снижали частоту сердечных сокращений в течение первых 15 секунд короткого погружения, тогда как делали это во время длинного. Скорее всего, это помогало животным оптимизировать использование запасов кислорода.
Взаимосвязь длительности погружений и частоты сердечного ритма подтвердилась благодаря использованию звука, который отличал более короткие и более длительные «заплывы». С сокращением сердцебиения кровеносные сосуды сужаются, кровь равномерно поставляет кислород во внутренние органы и перераспределяет его в мозг и сердце – наиболее чувствительные к недостатку кислорода. Поэтому морские свиньи и, возможно, остальные китообразные выработали систему контроля за ЧСС, потеря которого чревата гибелью животных.
Управление сердцебиением помогает китообразным избегать декомпрессионной болезни — состояния, которое часто наблюдается у водолазов. При этой болезни газы, растворенные в крови и тканях организма, выделяются в кровь в виде пузырьков, разрушают клеточные стенки, кровеносные сосуды, блокируют кровоток. Возникновение декомпрессионной болезни, полагают учёные, заставляет дезориентированных китов выбрасываться на берег.