Приезжая в Минск, вы можете гулять допоздна – так говорили мы раньше туристам. А теперь советуем выбирать широкие улицы, но не в центре и лучше не вечером.
Полтретьего ночи, пустая дорога – по меркам сегодняшнего Минска, опаснейшее место. Особенно если рядом останавливается машина, из которой спрашивают, что ты здесь делаешь – тогда есть шансы быть похищенным без объяснений и обвинений.
Примерно это произошло в ночь после выборов 9 августа с урбанистом и исследователь, сооснователем Минской урбанистической платформы Андреем Карпекой. Он провёл трое с половиной суток в Жодино, откуда вышел 12 августа.
Андрей рассказывает о своём задержании и жизни неделю спустя. Ему повезло: были еда, вода, а если били дубинкой, то, как правило, не его. Повезло ли?
«Я знал, что бесполезно что-то делать»
Мы возвращались с митинга с двумя подругами и продумывали маршрут, чтобы обойти опасные места, где ОМОН или толпа. Главной задачей было перейти через проспект в первую ночь протестов. Тогда мы ещё не знали, что пакуют всех подряд, отлавливая поодиночке.
В какой-то момент мы отошли далеко от центра и расслабились: абсолютно пустая улица Кузьмы Чорного, полтретьего ночи, ни одной машины. На нас не было никакой символики, я в нарядной рубашке – ничто не предвещало беды.
Но внезапно моя подруга останавливается, говорит: «Упс» – и я понимаю, что, похоже, за нами приехали. Разворачиваюсь – а из буса уже выскакивает три омоновца (как я понимаю): просто чёрная форма, без надписей или серьёзной амуниции.
Они подошли и начали на нас орать. А я ничего не ответил, я не ожидал этой ситуации. И они такие: «Девушки, идите, а этого берём с собой».
Ты думал в этот момент о гендерном равенстве?
Ага, постоянно о нем думал! (смеётся).
Потом меня отправили... Точнее, почти не трогали, я сам шёл в этот микроавтобус (Андрей оговорился и назвал его автозаком – ЗП). Я знал, что бесполезно что-то делать. В автобусе я увидел людей, сложенных штабелями, друг на друга.
В буквальном смысле?
Да, люди лежали в несколько слоёв. Причём в какой-то момент ОМОНовцы забеспокоились, жив ли тот, кто внизу. Люди откопали того человека, и он оказался жив. После мы сидели в одной камере, и он рассказывал, что на самом деле оказаться внизу – большое везение. Его не избивали, в отличие от тех, кто сверху.
«Нас погнали в актовый зал, люди были злые»
Меня брали одним из последних и не мучили – видимо, на мне сила закончились. Руки тоже не связывали, хотя я слышал истории, что связывали пластиковыми хомутами, много историй.
Причём им где-то в районе двадцати лет. Мне двадцать восемь. Кидают меня туда: «Ты что такой очкарик? Ты что, ученик, что ли? Студент?» – такие разговорчики.
В своей специфической манере они пытались нам объяснить, что Тихановская всех обманула и заработала на нас денег, что мы все продажные и за деньги пришли на протесты. Кто-то пытался с ними разговаривать, но это было абсолютно бессмысленно. Я ехал молча.
Так нас задержали. После задавали вопрос, что я делал, и я отвечал, что провожали девушек домой, потому что ночь. Это правда.
Показали ли тебе документы, спросили ли твои?
Ты что! Какие документы! Просто сказали, чтобы залезал, и мы поехали.
Нас отвезли в Первомайское РУВД и погнали в актовый зал. Там мы стояли семь часов с руками за спиной, головой вниз. Кто садился – били, поворачивал голову – били, разговаривал – делали предупреждение, а потом били.
Били ли меня? Нет, пронесло. Но я стоял из последних сил и несколько раз чуть не упал – ведь семь часов это много, тем более ночью, когда ты отключаешься стоя. Я отключался.
Какое настроение было у людей вокруг?
Люди были злые. Парень рядом со мной всё время пытался со всеми разговаривать. Я разговор не поддерживал, потому что не хотел рисковать получить побои. Он спрашивал, сколько нас тут вообще будут держать, что за нафиг – и в таком духе.
Были те, кого взяли абсолютно случайно: например, люди, которые еле стояли на ногах не потому, что не слушались ОМОНа, а потому что были пьяны. Кому-то в итоге разрешали сесть, но вообще били. И эти люди были злее всех, больше всех возмущались. Соответственно, и доставалось им больше.
«Сотрудники оставили баранки и сухарики»
Пока мы были в зале, там хозяйничал ОМОН – те самые люди в чёрном. Были и сотрудники местного РОВД, но, насколько я понимаю, они не особо свирепствовали.
Спустя семь часов нас начали по одному или несколько выводить на составление протокола. Там сидели сволочи: я им рассказываю свою ситуацию, они начинают осматривать мои вещи, видят белый браслет – и говорят: всё, мол, веры тебе нет, 15 суток.
Сотрудники иногда шутили, но знаешь, это было так: шутки шутят, а протоколы составляют. Я им рассказываю, где меня задержали и с кем я был, насколько пустой была улица и который был час – но нет, дают до 15 суток за массовое мероприятие. Тем не менее, следователи с нами общались нормально: без наездов, матов и угроз.
После этого отправили ждать на коридор, пока нас сфотографируют, и это был самый либеральный момент: я даже смог оправить смс, где и что меня не били. Сотрудники оставили баранки и сухарики, потому что мы всю ночь стояли и нас весь день не кормили. Кому-то сотрудник принёс две чашки кофе, и их разделили на всех.
Было что-то гуманное: кому-то даже разрешили поспать, а кто-то умудрялся покурить в туалете. Нам можно было встать и просто пойти туда. Около туалета постоянно дежурил сотрудник, но просить ни о чём не нужно было.
А потом началась снова жесть: нас снова приняли ОМОНовцы, уже в нормальной форме, и стали конвоировать. Мы долго ждали и слышали, что они говорят: что они хотят нас расстрелять. Они говорили на полном серьёзе: «Я бы их расстрелял».
Один поинтересовался, не у меня ли был нож, но я его разочаровал.
Ножи нельзя с собой?
Ну ты что! (смеётся) Если бы у меня был нож, я бы проходил по другой статье.
А пластмассовый считается?
Не знаю, что у них считается, они сумели придраться к моему велосипедному фонарику, потому что он светит и он находится в рюкзаке – это обязательно означало что я буду им светить в глаза ОМОНовцам. Что я, мол, такой боевой и дерзкий.
И ещё было мерзко: нам сказали, что везут на суд на Окрестина – и мы успели всем об этом всем написать – а повезли в Жодино. Это было травмой для родителей: они слышали о том, что происходило на Окрестина, и искали меня там.
«Нам повезло: в автозак не пустили газ»
Нас перевозили в автозаке для сотрудников, VIP: две лавки по бокам и стол в конце. Он не разделён на камеру, как обычный. И кто-то положил на стол голову, потому что мы всю ночь не спали. Они заглянули и такие (я тебе переведу на цензурный язык): «Будете вы*ться – всех изобьём и пустим газ". У них там стоял жёлтый баллончик со слезоточивым газом.
Из того что мы знали – в других автозаках людей избивали и тоже пугали.
И не только пугали.
Пускали слезоточивый газ?
Да.
Ка-пец... Ну да, нам только угрожали. Из того, что я слышал от сокамерников – многих ставили на колени в проходе и дубасили. Просто так. Чтобы перевозка была приятной. В общем, нам повезло.
Пока мы ехали в Жодино, автозаку по дороге сигналили машины, это было очень приятно.
«Это альтернативное место для социализации»
ОМОНовцы сидели в кабинке, а с нами были просто какие-то сотрудники. Один вообще заснул – им было безразлично. Второй кому-то потом даже разрешил воспользоваться телефоном, пока мы ожидали в Жодино.
По приезду нас немного припугнули: заставили, знаешь, как зеков, бежать по коридору, стучали дубинками по металлическим дверям, орали на нас. Это был самый неприятный момент, остальное в Жодино было сносно.
Посадили в камеру в Жодино. В камере были приятные люди, очень разные, которыми бы иначе никогда в жизни не поговорил. Какой-то мужчина с пилорамы в Смиловичах; парень из Макдональдса, который мечтает стать водителем троллейбуса; менеджер сети кофеен; шофёр с хорошей работой.
Ты понимаешь, что вы все критические разные, но при этом у вас абсолютно одинаковое представление о том, что происходит в стране. Это очень бодрящее ощущение. Это альтернативное место для социализации и публичной жизни, мы много обсуждали политику.
С камерой мне повезло: там было окно. Через него можно было увидеть только кусочек неба, но зато можно было хотя бы немного проветривать.
Мы были все в поту, дышать было нечем.
Один раз на несколько часов отключилась вода, и мы были в панике: нас много, мы только что поели.
Нас кормили, особо не издевались. Кормили три раза в день, кроме первого вечера и последнего утра. В первый день была нормальная еда, как из столовой: борщ, сечка. Давали варёную рыбу и даже один раз – сахар. А чай почему-то им был очень жалко, и нам давали его в количестве 6 кружек на 12 человек.
С каждым днём еда становилась всё хуже, а суп – всё водянистее. Видимо, они не справлялись с потоком заключённых. На 8 кроватей нас была сначала 13, а потом 17 человек. Новых людей мы называли газетами, их подселяли каждый вечер подселяли людей, и так мы узнавали новости: что протесты продолжаются, завода бастуют. Мы очень обрадовались и это позволяло спокойно засыпать.
«В Жодино был санаторий»
Я был очень неприятно удивлён, когда последний вечер к нам перевели ребят с Окрестина, и они рассказали, каково там было, показали свои спины, руки, ноги... Я понял, насколько у нас санаторий. Вообще не слышал, чтобы в Жодино избивали.
С Окрестино приехали классные ребята: один музыкант-программист рассказывал, как они ездили путешествия, музыкальные туры – и это были самые лучшие рассказы, он – лучшая газета. А про Окрестина говорили примерно следующее: первый день они взбунтовались и требовали, чтобы их выпустили, потому что камера была переполнена и абсолютно не проветривалась, люди стояли и невозможно было даже сесть. Кто-то упал в обморок, и его забрала скорая. В ответ на требование их выпустили: открыли камеру, прогнали через лестничный проем, где каждые несколько ступенек стояли омоновцы и дубасили их по спинам.
Их ни разу не покормили за два дня (они к нам попали 11-го). Поели у нас первый раз, а нам тогда же передали первые передачки. Представляешь? Эти ребята к нам попадают и такие: «А вы что, в магазин тут ходите?» Они сказали, что единственное приятное – это когда несколько раз сотрудники отдавали свои ссобойки или покупали что-то в магазине и передавали им.
Говорили, что медпомощь там оказывали очень плохо: лечили только самые страшные раны, а что вторично – нет.
Например, когда человек с диабетом жаловался, что ему очень плохо, ему врачи ответили, мол, надо просто покушать. Хотя еды никому не давали.
Рассказывали немного о женском этаже: там ничем не было лучше, были женщины-надзирательницы, которые так же издевались над задержанными. И всем этим ребятам выписали по 15 суток.
«На самолёте летал, ничего себе!»
А до нас суд не дошёл, хотя обещали каждый день. Но, видимо, судья объявила итальянскую забастовку: они не дошли до нашего второго этажа, даже не успели обработать первый. Поэтому нас и отпустили.
На прощанье какой-то ОМОНовец, который дежурил на вещах, сказал: «А! это ты!» Думаю: «Что?.. Это ты меня, что ли, задерживал, мразь». А он: «Ну давай сюда свой паспорт, сверю, вдруг он тебя поддельный». – «Знаешь, я столько раз пересекал границу, что очень маловероятно».
Его очень заинтересовало, чего это я пересекаю границу. Потом стал увлечённо рассматривать штампы и комментировать: «О, на самолёте летал, Ничего себе!» И я думаю себе: «Что, боже мой, что!?» А он: «Я только на кукурузнике летал».
Меня удерживали незаконно больше 72 часов, на что не имеют права. Должны были отпустить в три ночи, а отпустили в час дня. Это незаконно.
Дали ли документы о задержании?
Нам ничего не дали, просто отправили. Никаких бумаг, нет протокола о задержании, они даже забрали опись вещей. А я тогда находился в состоянии стресса и не сообразил потребовать протокол.
Но полностью вернули личные вещи, у меня ничего не пропало, ничего не разбито, все деньги на месте – с вещами всё хорошо. Хотя… Отобрали флаг и белый браслет.
То есть по бумагам там не был?
Я есть в волонтёрских списках, есть и в базе задержанных, которую недавно сделали. Но никаких у меня бумаг нет, собираюсь писать письмо, чтобы мне их выдали: копию протокола о задержании и передачку, которую я не получил. Там моя любимая рубашка.
Три заповеди минских общественных пространств
Как ты думаешь, как меняется город для людей вследствие происходящего?
Люди боятся идти на улицу. Причём это касается не только тех, кто сидел. Это травмирующий опыт для всех. Боятся мои коллеги по работе, все примеряют на себя роль человека, которого могут задержать непонятно за что что.
Это новое состояние для людей Минска и Беларуси, и оно негативно влияет на ощущение безопасности. Раньше люди, особенно девушки, часто говорили, что гордятся тем, что в Минске можно безопасно гулять вечером. Сейчас говорят, что безопасно нельзя ходить не только вечером, но и днём. Буквально пару дней понадобилось, чтобы Минск превратился в такое место.
Конечно же, страшно осознавать, что причинам в людях, призванных защищать публичное пространство. Они оказались источником угрозы.
Но при этом есть противоположная тенденция: мы занимаем новые публичные пространства и возвращаем себе старые. Площадь Независимости, ступеньки перед КГБ – мы выходим и начинаем раскладывать домино, играть в шахматы, петь песни и вести себя так, как положено в обычном пространстве. Раньше люди не могли себе это позволить, потому что было страшно. А теперь нас много, и и мы оттеснили из этих мест власть.
Насколько это устойчиво и как долго продлится? С об этом нельзя говорить в отрыве от политики. Если власть пойдёт на уступки –взаимодействия с городом и его пространством будет совершенно другим.
Все эти негласные запреты: больше трёх не собираться, по газонам не ходить, использовать общественное пространство только для транзита – это три заповеди минских общественных пространств эпохи Лукашенко.
Власть Лукашенко действительно влияет на город, это не байки про кровавый режим?
Нет, абсолютно нет. Это осязаемо через страх и насилие либо их угрозу. Грубо говоря, люди просчитывают их вероятность, всякий раз, когда садятся на газон. Помню, люди целенаправленно приходили, чтобы посидеть на газонах возле вокзала в качестве акции протеста, потому что оттуда сгоняют. Когда сиденье на газонах перестанет быть протестом – тогда мы окажемся в нормальном урбанистическом пространстве.
Почему в Зелёном лугу можно спокойно сидеть на газоне, а в Александровском сквере – нет? Потому что там разная вероятность применения насилия. Когда оно исчезнет из белорусских городов – они наполнятся людьми.
Вместо эпилога от редакции
Парадоксальным в новой реальности кажется совмещение радости и насилия, праздника и боли: сначала все едят торт или танцуют под музыку, а потом приезжает ОМОН – и вот уже кто-то рискует попасть на сутки.
Мы пытались это как-то объяснить в интервью, но лучше подойдёт пост правозащитницы об одном из серьёзно пострадавших во время протестов – и он сказал по этому поводу всё:
"Из опроса пострадавших. Парень был обстрелян резиновыми пулями и светошумовыми гранатами:
— у меня было обморочное состояние, я зашёл во двор, ничего не понимал. Там люди вышли из дома помогать, потому что невозможно было смотреть на это всё из окон. Я у них спрашиваю «что со мной?» говорят «тут кровь, тут на шее засос какой-то». Я им «какой засос?!» «ну похоже на засос» «чорт, домой нельзя — жена убьёт!»
Среди всего этого ада, я вижу видосы с шествий, где люди смеются, поют и шутят, играют на инструментах и лепят свои плакаты на щиты. И... не то, что вы подумали — меня это радует. Ребята пострадали, потому что в том числе хотели вот это вот всё — смеха и веселья на улицах города. Чтобы выходить, когда захотим, а не когда исполком удовлетворит заявку. Говорить, что думаем на улице, а не на кухне. Пусть все жертвы будут не зря. Да и отступать нам уже некуда. Крепитесь, родные люди. И берегите себя".
